Цветущая, как роза

— К сожалению, я не могу сделать этого. И чтобы всем стала ясна причина, я расскажу то, о чем до сих пор не упоминал. Тот факт, Эли, что ты сегодня находишься здесь, а не батрачишь на чужой земле, что вы, Крей и Пикл, не изгои, преследуемые в Салеме, что вы, мистер Томас, занимаете религиозный пост, все это благодаря одному единственному человеку — Натаниэлю Горе. К нашему общему сожалению, он ушел из жизни, не воплотив до конца задуманного. Мистер Горе не одобрял образ жизни в Салеме, которым так восхищается мистер Томас. После смерти Натаниэля Горе я нашел письмо, адресованное мне, в котором он вверяет мне то, что называет своей мечтой о земле, несущей людям радость. Я не взял его с собой, но все, кто умеет читать, могут прийти и ознакомиться с ним в моем доме, и всякий, кто сделает это, найдет там следующие слова: «Мне не по душе Салем. Я не мог бы чувствовать себя там счастливым. И я без особой радости думаю о предстоящем пребывании на святой земле Альфреда Брэдстрита. (Хочу напомнить, что письмо было написано во время нашего морского путешествия). Должно быть что-то среднее между беспутством и мракобесием, между поклонением пороку и тиранией добродетели». Письмо заканчивалось просьбой ко мне найти золотую середину, если это удастся. Именно поэтому я и не собираюсь покидать своего поста в совете и всегда буду противиться тому, что считаю посягательством на личную свободу каждого члена нашего общества.

Последовала еще одна минута неловкого молчания, которую нарушил мистер Томас:

— Мистер Горе был достойным человеком, но он не был Господом Богом.

— Конечно, нет, согласился я. — Он был не ближе к Богу, чем любой из известных мне смертных. И только ради него я пойду вам на уступки. Я вернусь в собрание сам и постараюсь убедить своих домочадцев последовать моему примеру. Я соглашусь на взимание штрафов за сквернословие в общественных местах и появление на улице в пьяном виде. И если появятся случаи распущенного и беспутного поведения, я готов обсудить это с вами. Но думаю, что подношения мистеру Томасу должны быть сугубо добровольными. — Вы прямо высказали то, что я имел в виду, — подхватил Майк. — Я уж начал было чувствовать себя пропойцей и буду очень осторожен и шагу не ступлю из дому, если хоть каплю в рот возьму, пусть даже кто умирает. А теперь вы меня извините, мне нужно нанести визит миссис Стеглс.

— Я пойду с тобой, — сказал я, обрадовавшись подходящему предлогу улизнуть.

Выйдя на улицу, я обратился к Майку:

— Если ты спешишь, я не буду тебя задерживать. Мне просто хотелось поскорее выйти.

— Я не спешу, — ответил Майк, приноравливаясь к моему шагу. — Я несу бедной женщине кое-что от бессонницы.

Он потряс карманом своего сюртука, откуда донеслось постукивание пилюль в крошечной деревянной коробочке, которую Майк из какого-то устаревшего понятия профессиональной чести, изготавливал, не жалея труда и времени, для каждого больного.

— Знаете, вы не своим делом занялись, — заметил он. — Вы должны были бы стать законником. Очень уж ладно вы говорите.

— О нет, Майк. Мне не хватает выдержки. Я могу вспылить, но как тут не разозлиться, если, к примеру, осуждают то, что делает Ральф?

— Они, наверное, вспоминают Магитабель и Саймона. И, наверняка, в любом селении парочку, да еще и молодую, которая проводит вместе каждый вечер, будут осуждать. Но вся эта остальная чушь, что мы должны приструнить Зион, потому что Бог не дает нам дождя, — это напоминает африканских дикарей. Иногда я думаю, что человечество совсем не движется вперед, что мы идем по кругу, и то что вчера было просто предрассудком, сегодня называется религией.

Свернув с главной дороги к дому Стеглсов, мы увидели, что нас обогнали Пикл и Крейн, направляющиеся к Проходу. При своих длинных ногах и довольно быстрый ходьбе, они могли бы настичь нас гораздо раньше, что натолкнуло меня на мысль о буре негодования, в которую вылилось официальное заседание.

В одном из окошек крошечного деревянного домика Стеглсов мерцала свеча, другое было слабо освещено пламенем очага.

— Я подожду здесь, сейчас довольно тепло, можно устроиться на том пеньке, да и Стеглсам сейчас не до гостей, — сказал я, когда мы дошли до двери и услышали настойчивый, но очень слабый писк младенца.

— Я быстро, — пообещал Майк.

Сложив сюртук и подстелив его на пень, чтобы не испытывать неудобства от зазубрин, оставленных топором Джозефа, я уселся и закурил трубку. Закинув утомленную закованную в железо ногу на другую, я расслабился и почти уже задремал. О собрании я больше не думал. Просто погрузился в грезы, в которых мне виделся Зион через много лет с настоящей дорогой, проложенной к Проходу, с регулярными рейсами экипажей, доставлявших желающих к побережью, с улицами и лавками, бросающимися в глаза разнообразными яркими вывесками.