Цветущий бизнес

— Как тебе сказать, Иванова, — тоскливо зевая ответствовала я. — Если не учитывать возвращение любовника Маруси, то на первый взгляд, конечно, мне бояться нечего, но присмотревшись хорошенько, можно заметить, что мир полон опасностей. Вот к примеру укусит меня какой-нибудь клоп и приключится чума. Или люстра. Висит она как-то косо и, главное, у меня над головой. Может оборваться в любой момент. Говорила же мерзавцу мужу…

— Которому? — ехидно поинтересовалась Иванова.

— Четвертому, — удовлетворила ее любопытство я. — Говорила ему: “Закрепи люстру, негодяй. Висит на волоске от твоей смерти.” И что делает он? Предлагает поменяться местами. Теперь эта люстра висит над моей головой. А ей и так немало досталось. А ты, Иванова, спрашиваешь, задаешь неуместные вопросы, когда жизнь так сложна и непредсказуема.

Иванова покачала головой.

— Паясничаешь?

— Паясничаю, — с присущей мне самокритичностью призналась я.

— Фиглярствуешь?

— Фиглярствую.

— Да?

— Да.

— А у самой полные штаны от страха?

— Поясничаю и фиглярствую, да, а что прикажешь с такими штанами делать? Ты же садистка, Иванова, тебе же доставляет удовольствие издеваться над беспомощными людьми.

Иванова усмехнулась.

— Вот за что люблю тебя, заразу, так за твой паганый язык. Всегда знаешь как укусить побольней. Смотрю и учусь, словно мне это может пригодиться.

Мое плохое состояние не располагало к бесполезным разговоров. Хотелось правды.

— Иванова, — сказала я, отдавая себе отчет, что сейчас буду врать. — Раз уж ты не убила меня и призналась в своих грехах, так уж расскажи что тебя на эти грехи толкнуло. Я прощу тебя и дело с концом. Живи дальше, только не показывайся мне на глаза.

При слове “живи” она грустно покачала головой и сказала то, что заставило меня понять: Иванову я люблю, хоть она и мерзавка. И пусть меня за это режут на части.

— А вот жить-то мне, Софья, уже не придется, — сказала Иванова, и душа моя облилась слезами.

— Почему не придется? — спросила я. — Не способна ты на самоубийство, а я тебе здесь ничем не помогу по причине своей нравственности и, главное, слабости.

— На самоубийство я действительно не способна, да и без того сосчитаны все мои денечки. Знаешь как люди устроены?

— Конечно знаю, — охотно подтвердила я.

— Ничего ты не знаешь, — развеяла мое заблуждение Иванова. — Люди думают, что они бессмертны. До тех пор пока жизнь не покажет им свой кулак. Мы понятия не имеем что такое здоровье, когда оно у нас есть, и лишь с исчезновением его начинаем понимать в чем было истинное счастье. Всю жизнь я сталкивалась с чужими страданиями, наивно полагая, что меня они не коснутся. Лечила других людей, не подозревая, что как раз себя-то вылечить и не смогу. И вот стою на краю могилы и понимаю как глупо прожита жизнь. А я смертельно больна и ничего уж нельзя исправить.

Это было так красиво и так поэтично, что я заслушалась, но быстро вспомнила кто есть на самом деле эта Иванова, и очнулась.

— Умираешь? И поэтому ты решила на тот свет отправить толпу здоровых людей, — возмутилась я. — Полагаю, на разведку.

Иванова не рассердилась.

— Напротив, — спокойно возразила она, — я решила спасти жизни тех, которые не подозревают еще, что они покойники.

— Нет, это ужасно. Что ты несешь? Я не могу это слушать. Иванова, лучше скажи мне, как ты дошла до жизни такой?

Она вздохнула.

— Ох, Софья, я не виновата. Мама хотела, чтобы я стала хирургом, и я стала им, хотя всегда интересовалась совсем другим. Всем тем, что можно назвать одним словом: танатология.

— Танатология? — задумалась я. — Что-то знакомое. Танатос — смерть. Логос — учение. Наука о смерти?

— Да, — грустно кивнула Иванова. — Наука, изучающая процесс умирания. Видимо от этого я так рано и ухожу из этого мира. Не проходят бесследно копания в покойниках. Танатология изучает процессы, происходящие в организме в последние предсмертные моменты и после смерти, и признаки смерти. Все это занимало меня всю сознательную жизнь. Боясь огорчить маму, я не решилась поменять специальность, но смерть влекла меня на протяжении всей жизни. Я изучала ее, не жалея ни времени ни сил, благо возможности у меня были всегда.

— Бедный твой муж. Теперь я его понимаю. Он рядом с тобой медленно умирал, а ты его изучала.

— То же происходило и с твоими, — беззлобно буркнула Иванова и добавила: — Это участь всех мужей. А наши русские мужья не любят медленно и пытаются ускорить процесс всеми доступными способами и средствами. Но, вижу, тебе не интересно.

Я испугалась.

— Интересно, умоляю, рассказывай.

— Поскольку я хирург, меня больше всего интересовали процессы, близкие к хирургии. Не хватало знаний, я училась. Это помогало и в моей специальности. Я двигалась вперед, делая головокружительную карьеру, хотя не стремилась к этому никогда. Меня интересовала только наука, а наука — сплошная интрига. К тридцати я уже понимала, что одним лишь трудом в академики не пробиться, да и это казалось мне ничтожной платой за дело, которому посвящаешь всю свою жизнь. Я хотела большего.

— Чего же?