Цветы для Элджернона

— Я называю это «конкурирующей ингибицией энзимов». Например, представьте себе, что энзим, произведенный дефективным геном, — это ключ, который можно вставить в замок центральной нервной системы, но который не поворачивается в нем. Следовательно, настоящий ключ — нужный энзим — уже не может проникнуть в замок. Результат? Необратимое нарушение протеина мозговой ткани.

— Но если оно необратимо, — вмешался в разговор один из присоединившихся к аудитории психологов, — как стало возможным излечение мистера Гордона?

— Ах, — проворковал Немур, — я сказал, что необратимо разрушение тканей, но не сам процесс. Многим ученым уже удавалось обратить его путем инъекций веществ, реагирующих с дефективными энзимами, меняя, так сказать, молекулярную бородку ключа. Этот принцип является основным и в нашей методике. Но сначала мы удаляем поврежденные участки мозга и заставляем пересаженную мозговую ткань синтезировать протеин с высокой скоростью…

— Минутку, профессор, — прервал я его на самой высокой ноте. — Что вы скажете о работе Рахаджамати на эту тему?

— Кого-кого? — непонимающе переспросил он.

— Рахаджамати. В ней он критикует теорию Таниды — концепцию изменения химической структуры блокирующих метаболизм энзимов.

Немур нахмурился:

— Где была переведена статья?

— Она еще не переведена. Я прочел ее в индийском журнале «Психопатология» несколько дней назад.

Немур оглядел присутствующих и сделал попытку отмахнуться от меня:

— Не стоит придавать этой статье слишком большого значения. Наши результаты говорят сами за себя.

— Но Танида сам предложил теорию блокирования блуждающего энзима путем рекомбинации, а теперь утверждает, что…

— Ну-ну, Чарли. То, что человек первым предложил теорию, отнюдь не означает, что последнее слово навсегда останется за ним, особенно в ее экспериментальном развитии. Думаю, все согласятся, что исследования, проведенные в США и Англии, далеко превосходят индийские и японские работы. У нас лучшие лаборатории и лучшее оборудование в мире.

— Но этим нельзя опровергнуть утверждения Рахаджамати, что…

— Сейчас не время углубляться в это. Я уверен, что этот вопрос подвергнется здесь детальному обсуждению.

Немур заговорил с каким-то старым знакомым и полностью отключился от меня. Потрясающе. Я отвел в сторонку Штрауса и засыпал его вопросами:

— Что скажешь? Ты всегда говорил, что это я слишком чувствителен для него. На что он так обиделся?

— Ты дал ему почувствовать свое превосходство, а он терпеть этого не может.

— Нет, серьезно. Скажи мне правду.

— Чарли, пора бы тебе перестать подозревать всех в желании посмеяться над тобой. Немур ничего не знает об этих статьях, потому что не читал их.

— Он что, не знает хинди и японского? Не может быть!

— Не у всех такие способности к языкам, как у тебя.

— Тогда как же он может отрицать выводы Рахаджамати, отмахиваться от сомнений Таниды в достоверности методов контроля? Он должен знать…

— Подожди, — задумчиво произнес Штраус. — Должно быть, это совсем недавние работы. Их еще не успели перевести.

— Ты хочешь сказать, что тоже не читал их?

Он пожал плечами:

— Лингвист из меня, пожалуй, даже похуже, чем из него. Правда, я уверен, что перед публикацией итоговой статьи Немур тщательно прочешет все журналы.

Я просто не знал, что сказать. Мысль о том, что оба они могут ничего не знать о революционных работах в своей области, ужаснула меня.

— Какие языки ты знаешь? — спросил я.

— Французский, немецкий, испанский, итальянский и немного шведский.

— А русский? Португальский? Китайский?

Тогда он напомнил мне, что является практикующим психиатром и нейрохирургом и не может уделять много времени изучению языков. Из древних он может читать только по-латыни и по-гречески. Никакого понятия о древних языках Востока.

Было видно, что Штраусу не терпится закончить дискуссию, но отпустить его просто так было выше моих сил. Интересно, что он вообще знает?

Физика: ничего глубже квантовой теории поля.

Геология: ничего о геоморфологии, стратиграфии и даже петрологии.

Математика: дифференциальное исчисление на примитивнейшем уровне и ничего о банаховых алгебрах и римановом пространстве.

Все это было только первыми каплями из обрушившегося на меня потока открытий.

Я не смог досидеть до конца так называемого дружеского ужина и ускользнул, чтобы побродить и обдумать услышанное. Притворщики — вот они кто. Оба. Как ловко изображали они из себя гениев! Обычные люди, работающие вслепую, но убедившие других в своей способности осветить тьму. Почему все врут? Ни один из тех, кого я знаю, не выдержал проверки временем.

Заворачивая за угол, я краем глаза увидел спешащего за мной Барта.

— Шпионишь? — спросил я, когда мы поравнялись.

Он неестественно засмеялся.

— Экспонат А, звезда первой величины. Если тебя задавит сегодня один из этих моторизованных чикагских ковбоев или ограбят на Стейт-стрит, я себе этого не прощу.

— Не хочу находиться под неусыпным надзором.

Он отвел взгляд и, глубоко засунув руки в карманы, зашагал рядом.

— Пойми, Чарли, старик ужасно волнуется. Симпозиум — кульминация его жизни. На карту поставлена репутация!