Цветы Эльби(Рассказы, сказки, легенды)

Не успели Миндыбай с сыном подбежать к воротам, карета уж возле первого моста. Конь в мыле, а на козлах ни души. Забилось сердце Миндыбая, точно кто в барабан заколотил. Стал тархан белей полотна, а конь-иноходец взвился на дыбы, заржал протяжно.

«Наваждение, — подумал Миндыбай, — к чему все это?»

Неизвестно, кто велел опустить мост, и словно сами собой отворились ворота. Вынес конь карету на площадь и застыл как вкопанный. Отворил Миндыбай дверцу кареты и ахнул — в карете лежал мертвый Туймет.

Собрался народ, прибежали ханские слуги, всполошились, залопотали по-своему.

И тут с неба на самую середину площади бесшумно опустился крылатый человек. Был он во всем черном, лица не видно. От крыльев, блестящих, как доспехи Астамбула, сыпались искры. Онемели стражники, побросали наземь секиры. А человек все летал низко-низко над головами, будто кого искал. Подлетел он к младшему сыну тархана, коснулся его крылом. Вскрикнул Сыххан:

— Ан-н-не-е-е! — и грохнулся наземь.

Зашумел народ:

— Мститель, мститель явился!

— Актанай!

Опомнясь, кинулись враги на крылатого человека, рубили мечом, вонзали копья, пускали стрелы. Но ломались мечи, копья плавились точно восковые. А стрелы летели мимо.

— Горе нам! — закричали в испуге враги. — Он бессмертен, неуязвим, горе нам!

А крылатый все парил кругами, выискивая друзей Миндыбая. И кого касался крылом, те падали замертво.

Люди благодарно поднимали к небу руки, другие, подобрав копья и мечи, стали теснить пришельцев. А те отступили к главной башне и там заперлись.

Но вот подлетел крылатый к лежавшему в пыли Миндыбаю, тот и вовсе перестал дышать от страха. А крылатый вдруг захохотал, да так громко, что земля задрожала, — словно гром загремел с перекатами.

— Ах-ха-ха-ха-о-о!

— Ого-го-го-о!

Взмыл в небо и затерялся в облаках.

В ту же ночь рухнули стены кармана, канавы его сравнялись с землей.

Враги прочь бежали из крепости, пока не повстречались с отрядами эмбю.

Скоро на чувашской земле и духа вражьего не осталось. Но имя предателя не забылось.

Людей, не помнящих родства, изменников отечества, презрительно кличут миндыбаями. А тех, кто принял за отчизну смерть и муку, с любовью называют актанаями.

Я спросил деда, что стало с Миндыбаем.

— Эх, ачам, — промолвил дед, — врагу своему не пожелаю такой судьбы. Не бывает зло безнаказанным. Убежал он со своими хозяевами, долго волком по земле рыскал, везде побывал, и везде ему было плохо, и тошно, и страшно. Не зря говорят — потерявший друга семь дней плачет, потерявший родину — век. Так и умер он на чужбине. Там его и схоронили.

Да только в чужом краю и земля тяжка. Не выдержала душа Миндыбая, ушла с его тенью на родину. Просила, молила родную землю принять ее.

— О земля моих отцов, прими Миндыбая, проклятого людьми и богами!

Но молчала земля. И снова просила тень:

— О мать-земля, великодушная, всепрощающая! Даже врагов своих прощаешь ты. Прими Миндыбая, всеми покинутого и отвергнутого.

И снова тишина.

— О земля моих матерей! Не отдели же меня от праха тех, кто дал мне жизнь! Молю тебя, слышишь?!

Но молчала земля, будто каменная.

И сейчас, сказывают, иным путникам является тень несчастного странника. Ночью в лесу, на болоте слышится голос: плачет, просит простить. Все ждет, может, кто разжалобится, скажет доброе слово, одно только слово — и тогда снимется проклятие с имени Миндыбая.

Но кто же помянет его добром на земле, которую он предал?!

КУБЫС

Поневоле певцу запеть,

Что бескрылой птице взлететь.

Если сам себе станешь лгать,

Как же людям тебя понять?

Из народной песни

ветало…

В разрывах бегущих облаков показалось солнце, легло на холмы, и они засветились празднично, а в траве засверкала роса, подобно слезам красавицы Сывлампи, о которой недавно рассказывал мне дед Ендимер.

Кони ходко паслись в клеверах, временами поглядывали на нас и протяжно ржали, будто просили не торопить их в деревню — так хорошо на приволье…

Дед Ендимер не спеша рассказывал:

— Нелегка была жизнь крестьянская. Богачи да куштаны привыкли сладко пить-есть, тянули из бедняков последнее. Не было у простого люда светлого дня — с поля да на поле, вот и вся жизнь. А соберешь хлебец да вернешь долги, глядь — в своих-то сусеках пусто. И такая нападет тоска — свет не мил.

Вот в такое-то время в семье одного бедняка родился сын Савкар. Когда вырос, стал складывать песни. Слушали люди его песни, и на душе у них становилось вольготней, верилось, — придет еще счастье.

Да и Савкар поверил в силу своих песен. Пел он о горькой доле сельчан, пел о светлой надежде.

Услышали песню куштаны, испугались. Поняли, какую опасную смуту сеет Савкар. Схватили его и упрятали в подземелье.

— Перестань петь! — кричали они.

— Брось, иначе убьем.

А Савкар знай себе поет.

И тогда они отрезали Савкару язык.

Но друзья продолжали петь его песни.

И песня рождала в них силу и ненависть к угнетателям.

Но не было среди них Савкара.