Цветы Эльби(Рассказы, сказки, легенды)

Молчит дед и уже не смотрит на дорогу. А я думаю об услышанном.

— Может, оставили их угощаться? — донесся вдруг глуховатый голос Ендимера, и я не сразу понял, что он говорит о своих, видно, загулявших на празднике подпасках. — А с чего бы их потчевать стали? Не иначе мы в проигрыше! — Дед махнул рукой. В его годы всякая неудача как бы напоминает о возрасте: «Пора, мол, на покой». Мне понятна горечь старика. Уж так он пестовал своих жеребчиков, — на лучших выпасах! По два раза в день под неусыпным дедовым глазом Петюшка с Васькой купали их, чистили…

— Где же она, эта гора Вайдармина? — спросил я, стараясь отвлечь старика.

— Гора?

Дед не успел ответить, послышался топот копыт, два всадника ворвались на подворье, и тут же разнеслись звонкие мальчишечьи голоса:

— Мучи, Ендимер-мучи! Наша взяла!

Дед поднялся, но даже в сумерках было заметно, как растроганно блеснули его глаза.

Ах, как я рад был за него в эти минуты!..

ХУРГАЙК-СЮЛЕ

Промеж звездочек путь

Промеж ярких дорожка светится.

Уж не нас ли она зовет?

На луну взгляну — там поля видны,

На луну взгляну — земля черная.

Уж не нам ли по ней ходить?

Из народной песни

етняя ночь.

Я лежу в траве и смотрю на небо. Чуть покруживается голова. Рядом дед Ендимер ворошит в золе картошку. Возьмет на ощупь и, обжегшись, дует на пальцы. Я не вижу старика, но чувствую каждое его движение.

— Огонь ее не берет, прямо камень, — ворчит дед. — Осина… от нее не уголья, один пепел. Только и названия, что дерево.

Он сгребает палкой едва тлеющие синевой угольки.

— Пекись, пекись скорей, не тяни за душу!

А я смотрю на Хургайк-Сюле[20], что уходит в безвестную даль, смотрю долго, не мигая, и от этого начинает казаться, будто в черной дали пляшет крылатая тень.

Из-за рощи всплывает луна. В смеженных ресницах сонно различаю девичье лицо, распущенные волосы. Да это же она, девушка из сказки по имени Тавбри, я слышал о ней еще в детстве.

— Пинеслу выглядываешь, — доносится до меня голос старика.

— Какую еще Пинеслу?

— Ту, что на луне. С парнями это бывает, как заметят ее — глаз не оторвут.

Так вот оно что, у нас ее зовут Тавбри, а здесь — Пинеслу. А сказка-то одна. Но деду невдомек, что мне она известна. Вот он и напустил на себя обычную в таких случаях важность, мол, попроси хорошенько, а я еще подумаю, стоит ли языком шевелить. Но я молчу, словно бы задремал, и дед не выдерживает:

— Откуда тебе знать это имя, иные старики и те путаются, по-разному кличут. Но ее звали Пинеслу, это уж точно, клянусь бородой. Да, именно так, Пинеслу, что значит девушка, имеющая тысячу достоинств.

Вот поди поговори с таким дедом.

— И как она на луну попала, по-разному сказывают, а правду мало кто знает.

— Вот как?

— Да, вот так! — роняет дед, словно я и впрямь виноват в том, что люди склонны к выдумкам.

…Однажды на берегу озера, в густом ивняке, сидела девушка-красавица. Волосы, как у русалки, по плечам спадали. Заплетала она их в толстую косу, светлым гребнем расчесывала, песню напевала:

Ой ты, озеро синеводое,
Поплещись в берега,
Нашепчи мне радость…

Вдруг она смолкла, чего-то испугалась. Перед ней в воде, как в зеркале, добрый молодец улыбается. Будто и впрямь со дна вынырнул, смотрит на нее не насмотрится. И то ли птица на ветку села, в воду листочки окунула, то ли сухая травинка упала, пошли по воде круги, побежали в разные стороны, — исчез парень.

Оглянулась — а любимый ее, Азан, за спиной стоит. Рослый, крепкий, лицом ровно солнце ясное.

И сказал Азан:

— Хорошо ты поешь, Пинеслу.

Засмущалась девушка, закрыла лицо фартуком.

Вот она какая была! Хороша да скромна, не то что иные, никак себе цену не определят, и все оттого, что природа к ним добрей, чем к другим была, красотой одарила… Нет, Пинеслу таким не чета. И скромна и работяща. Сама и песни складывала, послушаешь — сердце радуется.

Давно они сдружились, друг дружку любили. И не ждали беды, не ведали. А беда упадет камнем с неба — и никакой тебя аргамак не умчит от нее.

Невзлюбила девушку злая мачеха-колдунья. Сперва старалась отвадить жениха, выдать за него свою дочь, да зря старалась. Тогда она принялась за девушку, но и та не поддалась. Какую только работу на нее не взваливали: и сено косить, и за скотиной ходить, и по дому убирать. От зари до зари на ногах Пинеслу, а все такая же веселая, бойкая, знай песни поет.

Вот однажды принесла девушка воды из колодца, а дверь заперта. Допоздна просидела на крылечке с ведрами, а в полночь позвала мачеха злых духов, нечистую силу, и унесли они Пинеслу на небо, забросили на луну.

— Пускай там сама себе поет, сама слушает, — сказала мачеха.

А чтоб тяжко ей было, повесила на плечо коромысло с полными ведрами, дескать, поглядим теперь, долго ли так протянешь.

Коромысло к плечу будто приклеилось, не снять не сбросить. Вот какие дела.

— А что же Азан, — спросил я деда, — разве не спас свою любимую?