Цветы Эльби

Бояре попросили царя закрепить за ними чувашских крестьян. На это Иван Грозный ответил:

— Нет уж! Пусть будут царевы люди.

Я люблю леса Чувашии, богатые дичью. О лесных родниках и озерах много сложено старинных преданий. Взберешься, бывало, на большой курган и слушаешь, как вдали шумит на ветру вековой бор, словно поет неведомую песню о былых временах и, кажется, вот-вот застучат копыта и покажутся из леса славные баторы, блестя стальными латами… Чувашию называют краем ста тысяч песен, ста тысяч слов, ста тысяч вышивок.

Каждое слово имеет свою историю, у каждой вышивки — своя судьба!

Автор

СОЛНЕЧНАЯ ВЫШИВКА

Летит орел высоко-высоко,

Летит орел выше гор крутых,

в самом поднебесье.

А гнездо он вьет на вершине дуба,

А гнездо он вьет на вершине дуба,

Ой, на самой вершине.

Из народной песни

ы сидим у костра: я и дед Ендимер, табунщик. Чуть потрескивают сучья. Дед щурится на огонь, и лицо его, цвета древесной коры, кажется непроницаемым. Сколько ему лет? Девяносто, а то и все сто? Он лучший сказочник во всем Юхминском крае. Об этом мне сказали в сельсовете еще в первый день моего приезда.

— Вот с кем надо вас познакомить, — обрадовался секретарь, узнав, что я интересуюсь народными преданиями. — Ендимер! У него с каждым холмом, с каждым кустиком что-нибудь связано. Живая история! Только старик с норовом, к нему подход нужен. Не приглянешься — рта не раскроет…

Надо уметь — приглянуться. А я не умею. И вот уже третий вечер плетусь за колхозным табуном в луга, к лесной опушке. Помогаю деду разжигать костер. Потом он кряхтя усаживается, скрестив ноги в стертых чувяках, раскуривает трубку. И молчит.

Я тоже молчу или завожу рассказ о городе, о больших стройках, о дорогах, по которым прошел.

Обычно с нами в ночном два-три подростка, дедовы помощники. Долго они не выдерживают и с молчаливого согласия Ендимера сбегают в село, в клуб.

Вот и сегодня мы остались одни.

Дед пытливо косится на меня. В отблесках костра голова его кажется серебряной копной и весь он, застывший, как изваяние, похож на древнего божка.

— А ты что же остался, не побег? — вдруг спросил он меня.

— Да так… не тянет. Да и знакомых нет. А чужаком — неловко.

— По нонешним временам и чужак — свояк. Как это поется… по статистике девять ребят…

Дед потряс копной. Кажется, впервые за эти дни губы его тронула усмешка.

— Выходит, в старики записался? Негоже, сынок. Молодость дважды не приходит, она как сладкий сон. Теперь-то и повеселиться. Когда же еще?

Издали, от деревни, донеслись отголоски песни. Старик помешал палкой в костре. Вспыхнуло пламя, занялся с боков подсохлый хворост.

Рядом что-то зашуршало. Я обернулся и узнал Хлата, красивого жеребца с тонкими, высокими бабками. Мы с ним уже подружились. Глаза Хлата блестели, как мокрые сливы. Он ткнулся мордой в мое плечо, и я, не глядя, протянул ему кусок сахара. Ладонью ощутил горячие, шершавые губы. Конь благодарно фыркнул.

— Все, нет больше, нет, — сказал я, слегка отталкивая настырную голову. — Ты же все съел.

Хлат понял, всхрапнул и запрыгал к опушке, где пасся табун. А у деда просветлело лицо.

— Так зачем тебе мои байки? — вдруг спросил он, вскинув мохнатые брови. И, не дожидаясь ответа, добавил: — Лучше приляг, чапан подстели. Ночь долгая. — Окинул взглядом небосвод и легонько вздохнул:

— Красота-то какая. На веки веков…

Небо и впрямь дышало вечностью, я словно впервые ощутил это с каким-то острым, щемящим чувством. В черной бездне Большая Медведица сыпала из своего ковша изумрудные блестки. Мигали звезды, золотистая пыль далеких миров растекалась в Млечном Пути.

Сверкнул метеор и погас, оставив огненный след.

Во мне вдруг проснулась ребячливость, и я, как в детстве, крикнул:

— Чур, моя звезда…

— Твоя звезда — ракета, — усмехнулся дед, — где-то там кружится, верно. А это не твоя звезда. И не звезда вовсе, а огненная стрела батора по имени Казял.

Старик взглянул на меня — не смеюсь ли. А я замер: «Вот оно, раскрылся сюпсе[1] сказаний». А вслух произнес, скрывая волнение:

— Что это за стрела, расскажи, пожалуйста, мучи[2].

— Ладно, расскажу, — согласился дед.

Он не спеша прочистил трубку, набил ее табаком, жилистыми, в старческих чешуйках пальцами подхватил уголек. К напоенному травами воздуху примешался аромат табака.