Цветы и железо

Зрители, сидевшие на стульях и представлявшие «цвет» города Шелонска, скорее были похожи на участников похоронной процессии, когда хоронят человека известного, но неуважаемого и служебная обязанность требует присутствия на этом церемониале. Муркин сидел в первом ряду в расстегнутой шубе. Он как-то странно вжимал голову в плечи и все время озирался, словно боялся, что кто-нибудь ударит его по спине. Его жена — дородная женщина, в прошлом шелонская купчиха — ежеминутно сморкалась в клетчатый платок, который казался слишком ярким для такого унылого и скучного помещения. Дочка, глуповатая на вид девка, лущила семечки, представлявшие для оккупированного Шелонска деликатес. Она изредка взглядывала в сторону начальника полиции — мужчины с бритым красным затылком — и хихикала, пряча лицо в рукава пальто, что, по всей видимости, означало стеснительность и скромность. Слева от жены Муркина сидел длинный и сухой мужчина с желто-зеленоватыми волосами и большими роговыми очками на тонком горбатом носу; на его коленях лежала пачка газет.

Позади, на тюках с ивовой корой, разместилось человек тридцать, главным образом молодежи.

Заметив входившего в «зрительный зал» Калачникова, Муркин быстро поднялся с места и, не теряя степенности, направился навстречу.

— Хорошо, что вы пришли! — обрадованно заговорил он, подавая руку. — Петр Петрович, знаменитость-то какая к нам пожаловала! Виданное ли дело — сам Боризотов. А у нас и цветов нет… Хотя бы зелень какую, господин Калачников!

Петр Петрович развел руками: а я, мол, при чем?

— Я у вас на окне цветок видел. Цветет… — с надеждой заговорил Муркин.

— Отцвел, сегодня последние лепестки опали, — ответил Калачников и тут же решил: «Сегодня приду и оборву». Он представил себя на сцене вручающим цветы Боризотову и ужаснулся этому зрелищу.

Муркин степенно прошелся по залу и сел на свой стул в первом ряду.

Сухой человек с желто-зеленоватыми волосами и такими же усами протер очки, посмотрел на Петра Петровича, что-то спросил у Муркина, быстро поднялся и важно зашагал к Калачникову. На его лице застыла неподвижная, вымученная улыбка.

— Будем знакомы, — с присвистом начал он, выговаривая вместо «з» — «с». — Очень рад вас видеть! Редактор газеты «Правда Шелонска». Честь имею предложить вам первый номер. Прошу навестить мою резиденцию на улице Розенберга, двадцать два. Если можете, завтра, и непременно со статьей. Это и просьба, и приказ обер-лейтенанта Хельмана. Тема — на ваше усмотрение. Почитаете, поймете, что нам нужно. Очень рад!

Петр Петрович, пожав руку редактору, засунул газету в карман пальто. Он уселся на стул в последнем ряду «именитой публики» и стал ждать выхода разрекламированного «известного певца-солиста».

Боризотов по лестнице залез на ящики, брезгливо отряхнул пыль с длинного фрака и брюк. Его встретили жидкими аплодисментами. Во взгляде Боризотова было что-то злое, недовольное, словно он хотел сказать: «А черт бы вас всех побрал!» Он заложил руку за борт фрака и, не меняя каменного выражения лица, пропел неаполитанскую песню. Муркинская дочка крикнула «бис!» так неестественно громко, что, вероятно, сама испугалась своего голоса и потому мгновенно спрятала лицо в широкий и длинный рукав пальто. Муркин, его жена, начальник полиции, редактор «Правды Шелонска» хлопали усердно, но это не производило впечатления. И вдруг молодой сильный голос заглушил жидкие хлопки:

— Боризотов, а сплясать можешь? Вприсядку?

Ответил другой — медленно, успокаивающе:

— Не приставайте к человеку! Не может он… — короткая пауза и продолжение: — Он пляшет только под немецкую дудку!

Муркин вскочил, обернулся в сторону кричавших:

— Прекратить! Это что?!

Он еще не закончил фразу, как на сцену полетели соленые огурцы, тухлые яйца. Одно яйцо угодило в синий подбородок Боризотова, по его черному фраку поползла желтоватая жидкость. Боризотов стал спускаться с ящиков, второпях не попадая ногами на ступени лестницы.

Очередной огурец угодил в лампу над сценой, и в сарае стало совсем темно.

В ту же секунду группа парней выскочила на улицу.

Произошло все это так неожиданно и быстро, что растерявшиеся Муркин и начальник полиции не только не предприняли мер к водворению порядка, но и сами сбежали за кулисы. Там вспыхнул огонек: кто-то стал светить электрическим фонариком. Боризотов что-то кричал громко и обиженно.

«Хороша, очень хороша наша шелонская молодежь! — с гордостью думал Петр Петрович. — Да, да, да, — рассуждал он сам с собой, выходя из помещения, — искусство хорошо, когда оно честно служит народу. Народ ценит одинаково и талант, и человеческое достоинство. Но на первом плане человеческое достоинство. Пошел против народа — не нужен ему и талант твой, да пропади ты с ним пропадом!»

4