– Мы занимаемся измерением поверхностных течений (по сносу судов и методом бутылочной почты) и течений на глубинах (вертушками, подвешиваемыми к заякоренным буям, и поплавками нейтральной плавучести с акустическим прослеживанием), визуальной оценкой волнения и измерением его волнографами, оценкой цвета воды и измерением ее прозрачности по глубине видимости погружаемого белого диска. Еще гидроакустические измерения, характеристики льда, пробы грунтов и биологические образцы.
Как выяснилось позднее, по-русски не знала она ничего, кроме алфавита.
Как только уехал Накамура-сэнсэй, сопровождавший группу японских студентов, оказалось, что у них было прошито только два режима:
Нечто подобное произошло и с Саюри. Она взъерошилась и превратилась в гарпию – точнее, в сфинкса, но с бешеным темпераментом.
Сюэли со своим древним имперским сознанием относился к японцам как к небольшому нарыву на пальце: непонятно откуда взялось (вчера еще не было) – раздражает ужасно – вроде плоть от плоти, клетки того же организма, но поражены какой-то болезнью – скорей бы уж прошло. Совершенно понятно, что он не стремился сблизиться с барышней-мононоке.
Мононоке же, окинув его взглядом из-под челки, напомнившим ему какую-то утопленницу из колодца, которая вылезала из телевизора, решительно остановила на нем свое внимание. Больше всего Сюэли не любил возбуждать национальную рознь, но бодрые высказывания Саюри о величии Японии вызывали слишком много ассоциаций. К тому же, говоря о том о сем, она пыталась прилепить ему на грудь кавайный бантик.
– Вы представляете собой мелких варваров на малоизвестных островах. Научитесь сначала причесываться хотя бы, – бесстрастно заявил Сюэли и двумя пальцами вынул у нее из волос морского конька.
Саюри любила поговорить с ним о неповторимости японской культуры, но хорошо образованный Cюэли всегда не задумываясь указывал источник заимствования. Таким образом отмел он бонсаи, Кабуки, икебана, фурошики, бэнто, го, оригами и психологизм в литературе. Когда же Саюри что-то заикнулась про эротические мотивы в искусстве, он увел ее в свою комнатку в секторе Б, прикрыл дверь и через час ласково сказал ей: «Ну, ты согласна, что у вас сплошное варварство?» – «Варварство», – потрясенно кивнула она.
Больше кавайные вязаные бантики не преследовали Сюэли.
Хотя Сюэли спал с бешеной японкой, он никак не мог запомнить ее имя. Он называл ее то Китано, то Татами, Такеда, Икеда, Юме, Юми, Юки, Киюки. При этом он всегда был с ней изысканно вежлив, а говорили они по-русски.
– Послушайте, Мэгуми-сан, вы не позволите мне провести полчаса за чтением грамматики в спокойной обстановке?
– Почему, ну почему ты не можешь запомнить мое имя?? – топала ногой Саюри.
–
В конце концов он прозвал ее Цунами, чтобы не вспоминать каждый раз, как ее зовут. Цунами-сан.
Немила Гориславовна (по русскому языку) требовала очень сурово, но свое дело знала твердо. Преподавала она иностранцам лет сто, видела студентов в том числе и из таких стран, которых теперь уже не было, потому что те коралловые острова в Океании уже лет шестьдесят как полностью ушли под воду. Все их проблемы и ошибки она предвидела заранее, удивить ее бредовым сочинением было невозможно. Она могла вести в смешанной финско-итальянской группе и при этом следить за тем, чтобы выход в речь у студентов происходил приблизительно одновременно. Время от времени она стучала согнутым корявым пальцем по лбу Сюэли.