Цветы на болоте

Гоша с цепью играет. Прихватит звено толстыми клыками, сожмет и вверх подкинет. Цепь гремит — Гоша доволен. А то разбежится, натянет ее, навалится — едва не рвет, но сдержится, зачем хозяина в трату вводить. Надоела цепь, стал в снегу кататься. Лапы задрал, спиной по снегу елозит — ох, благодать собачья! Язык на сторону вывалил.

Хозяйство — дело привычное. Сейчас главное, должен он от врагов охранять то невыразимо ласковое существо, что недавно в доме поселилось.

Шуркнуло рядом. Гоша — на ноги, клыки наготове… А-а! Пустяк это, Филимон на заборе сидит, хвост свесил, на Гошу пренахально щурится. Обтяпал дела свои кошачьи, теперь, подлец, домой пришел, молоко лакать, искры с шерсти пускать, мурлыкать подхалимски. Хвостом-то наяривает! У, тунеядец, пользы никакой, а вот, поди-ка, больше Гоши-работяги холи-неги видит. Скоро мышей ловить не станет.

Гоша с котом в дружбе. Иногда Филимон в его конуре спит — это во время странности хозяйской, когда приходит Спирьке мысль и время на крышу забираться. Но волкодавское достоинство Гоша перед котом не уронит, ни-ни, что не так — на забор его, облает свирепо, дескать, смотри, подлец, знай место кошачье!

Филимон спрыгнул мягко, рядом сел. Промурлыкал нечто вроде приветствия и лапой, подушечкой мягкой, Гошу по носу. Играть приглашает, по снегу прыгать. Волкодав и ухом не повел. Черта тебе, нашлялся по деревне, напелся с подружками, теперь играть? Глядь — ухо подлецу порвал кто-то. Понюхал Гоша рану, так и есть, председателев кот, бандюга рыжий, ну ничего, ужо тебя Гоша в проулке приловит! Он тебя скрадет, пух рыжий по ветру пустит!

С этой парой в деревне не связывались. Вместе выросли, из одного рожка молоко дудолили. Коварный Филимон часто своих врагов на Гошу выводил, тот терпеливо в засаде дожидался… Мчится какой-нибудь Шарик-Жучка-Тобик за котом, заливается упоенно, а вот, мол, я тебя, а вот! И на всех парах к засаде, а там… Вместо Филимона, кота изнеженного, Гошина пасть крокодилья! И остается от обидчика комок ужаса и одно подобострастие. Отпустить Гоша отпустит, но выволочка изрядная будет. И кот раз волкодава выручил…

Геологи приехали, на постой стали. У одного пес — здоровый сенбернар! Умудрился он сбежать. И давай деревенских собак гонять. Они с воем врассыпную, ну, Гоша тут как тут! А приезжий его и подмял, беда! Только по-серьезу в горло Гошино вгрызся, а Филимон на загривок чужаку прыгнул и давай драть! И выдрал с ходу глаз дорогому псу! А Гоша еще и ногу прокусил… Еле отбили геологи своего любимца! Пришли было к Спирьке, а тот их и на двор не пустил. Гошу с Филимоном в избе запер, сам, вроде случайно, ружьишко на плечо повесил… Поорали геологи, поскандалили и ушли ни с чем.

Чу! Гоша грудью на снегу распластался, слушает. И Филимон замер. Чуют — чужой за домом, и не просто, а злонамеренный! Это зло они ясно в воздухе ощущают. Переговариваются:

— Что там, Гош? — кот ухом дрогнул.

— Сволочь какая-то доски у забора трогает! — и пес — ухом.

— Сходить? У тебя цепь не достанет.

— Сиди. Без сопливых… Трепану не то за шкуру сытую! Тсс… Страшный он, Филя! Смертью пахнет.

— Схожу. Я осторожно. — Кот крадучись — к углу дома, Гоша смотрит.

Вдруг стекло зазвенело тихо и странно глухо. Что это? Это же чужой стекло выдавил в боковушке!

— Еррр! Гав-гав! Кррраул! В дом лезу-ут!

— Фррмяу-у-у! — Из-за угла Филимон вылетел, спина дугой, глаза безумные. — Гоша, фррррмяу-у-у! Фрррграбю-ю-ут!

Разбег — и захрипел громадный Гоша, ударом цепи натянутой сбитый на снег. Еще разбег, ехце! Кровью алой клыки крашены. Но вот словно бы хрустнуло в одном из звеньев. Разбег! Покатился волкодав по снегу, оскаленной пастью крошева холодного хватанул и — на ноги. Распластался в неистовом беге, рвет когтями наст, аж визг от когтей крепких. Кот за ним…

Ударил в нос запах кислый, страшный… Разбираться некогда, надо драться! Но до чего запах знаком! Только когда отвалил от окна тело тяжелое, наполовину в дом просунутое, узнал — Цыбин, сосед! От него всегда смертью пахло, а тут сладко-страшный дух прямо реет и в морозный воздух взвивается…

Покатились по снегу. Гоша плоть с рук вместе с телогрейкой рвет, до глотки добирается, ему не впервой волков валить, он свой маневр накрепко усвоил. А Демид по горячке голыми кулаками отбивался, ногами пинал, а кровь увидел — вызверился. Тоже зубами стал рвать, ногтями драть.

Заорал Филимон на весь белый свет, когда Демид тяжко раненного Гошу ногой пнул. Демид голову поднял, на кота глянул… Свистнуло окровавленное лезвие, на пол-ладони в доски впилось, но кот и не пошевелился, еще громче взвыл, диким мявом! Оглянулся Демид Цыбин, в пролом забора втиснулся, скользнул змеей…

И никто не видел, как несколькими минутами раньше из окна на противоположной стороне дома Улита прыгнула. Клочья ваты межоконной на плечах унесла… Огородами, в сторону болота, по снежным холмикам ушла. Только следок крохотный в затейливую цепочку свернулся, попетлял и пропал у края болота, где Васильковая топь начинается. Между заснеженных кочек, кустов оледенелых сгинул…