Цветы на чердаке

На противоположной стене было два окна, между которыми был камин, а над ним висел портрет в полный рост, изображающий молодого человека, до того напоминающего отца, что я чуть не вскрикнул. Но это был не папа. Когда я подошел ближе, я понял, что было одно очень важное отличие: глаза. На нем был одет охотничий костюм цвета хаки и голубая рубашка. Он стоял, опираясь на ружье и поставив одну ногу на какое-то бревно, лежащее на земле. Я плохо разбираюсь в искусстве, но достаточно, чтобы оценить мастерство художника. Ему удалось передать душу своей модели: никогда я еще не видел такого жестокого, холодного и безжалостного взгляда. Одного этого было достаточно, чтобы безошибочно определить, что это не мог быть отец. Художнику позировал Малькольм Нейл Фоксворт, наш дедушка. Дата, указанная на табличке, говорила о том, что отцу тогда должно было быть пять лет. А как ты помнишь, когда ему было три года, ему вместе с матерью пришлось покинуть Фоксворт-Холл, и они были вынуждены жить в Ричмонде.

— Продолжай.

— Мне очень повезло, что меня никто не заметил, потому что я заглядывал практически в каждую комнату. В конце концов мне удалось обнаружить мамины апартаменты. Вход туда расположен за двойными дверями, находящимися на небольшом возвышении, к которому ведут несколько ступенек. Когда я заглянул внутрь, я думал, что оказался во дворце! То, что я видел в остальных комнатах, более или менее подготовило меня к этому зрелищу, но ее комнаты — это что-то потрясающее. Я не мог поверить своим глазам! Помещение явно принадлежало ей, потому что на ночном столике я заметил папину фотографию, а вокруг пахло ее духами. В центре комнаты, на возвышении, стояла пресловутая кровать в форме лебедя. О, что это была за кровать! Ты никогда не видела ничего подобного! Она сделана как застывший лебедь с повернутой в профиль головой из слоновой кости, которую он, кажется, готов спрятать под слегка приподнятым крылом. На голове сверкает единственный сонный красный глаз. Крылья с обеих сторон обнимают овальную кровать. Наверное, одеяла для нее делаются по специальному заказу. Перья на концах крыльев мастер сделал напоминающими пальцы, и они поддерживают тонкие полупрозрачные занавески из материи, окрашенной различными оттенками розового цвета. Ох, эта кровать… и эти занавески… она, наверное, чувствует себя принцессой, когда просыпается в ней. Розовато-лиловый ковер был таким толстым, что я утонул в нем по щиколотки. Рядом с кроватью поверх первого был еще один из какого-то белого меха. Еще там были торшеры из резного хрусталя, каждый высотой около четырех футов, украшенные золотом и серебром. На двух были черные абажуры. Шезлонг из слоновой кости был обит розовым бархатом — вроде тех, на которых возлежали римляне во время своих оргий. У подножия кровати — ты только представь себе — была точно такая же, но поменьше, и стояла к ней боком. Я стоял и не верил своим глазам: зачем кому-то могла понадобиться огромная, широкая кровать и к ней еще одна, предназначенная, как будто, для младенца. Наверняка это была веская причина, если не считать желания отдохнуть среди дня и не мять большую постель. Кэти, ты просто обязана посмотреть на это, иначе ты никогда не сможешь себе представить.

Я знала, что он видел многое такое, о чем не упомянул. Тем более мне нужно было посмотреть самой. Я уже увидела и поняла достаточно, чтобы догадаться, почему он так подробно остановился на кровати и прочем, явно замалчивая главное.

— По-твоему, этот дом лучше, чем наш в Гладстоне? — спросила я, потому что для меня наш коттедж в Гладстоне, восемь комнат и две с половиной ванных, всегда оставался лучшим в мире.

Он задумался. Видимо, ему потребовалось какое-то время, чтобы найти подходящие слова, поскольку я знала, что мой брат всегда тщательно обдумывает и взвешивает сказанное. То, как долго он обдумывал следующую фразу, само по себе говорило о многом.

— Этот дом не лучше. Он величественный, большой, красивый, но я не стал бы утверждать, что он лучше.

Кажется, я поняла его. Здесь не доставало уюта: на его месте стояло богатство отделки, великолепие и огромные размеры.

Нам ничего не оставалось, как пожелать друг другу спокойной ночи, и чтобы клопы не кусались. Я поцеловала его в щеку и толкнула, чтобы он уходил. На этот раз он не завопил, что целуют только девчонок, грудных детей и маменькиных сынков. Вскоре он удобно улегся на своем месте, рядом с Кори, в трех футах от меня.

ДОЛГАЯ ЗИМА, ВЕСНА И ЛЕТО

Наша мама никогда еще не говорила более пророческих слов: теперь у нас было настоящее окно, через которое мы могли наблюдать жизнь других людей. Телевизор этой зимой прочно занял главенствующее место в нашей жизни. Как наши товарищи по несчастью — инвалиды, больные люди, дряхлые старики — мы ели, купались, одевались и торопились занять свое место перед экраном, чтобы смотреть на выдуманную, искусственную жизнь, протекавшую внутри телевизора.