Цветы на камнях

Лесов на обитаемой части Грузии сохранилось процентов двадцать, если сравнивать с довоенной порой. Но внушало повод для оптимизма то, что горные склоны вновь потихоньку покрывались зеленым одеянием. Разведчикам, пастухам, купцам все больше и больше встречалось в их скитаниях животворных островков, — оазисов. Правда, видовой состав флоры изменился. Навсегда исчезли влаголюбивые, вечнозеленые деревья. Только их высохшие безжизненные тела еще тянулись кое-где вдоль дорог и на горных склонах, нагоняя на проезжающих невеселые мысли. Но нет худа без добра, — сухие деревья шли на строительство и на отопление. Рубить зеленые растения по законам Союза выживших поселений Грузии категорически запрещалось.

Увы, пришлось ему, горожанину, да и всем другим людям вновь привыкать к гужевому транспорту. От автомобилей теперь мало толку, — расход горючего строго контролировался, топливо отпускалось только для военной техники. Многие бывшие автомобилисты, скрепя сердце, переоборудовали свои машины под обыкновенные телеги, меняя сотню умерших лошадиных сил на одну-две живые лошадки. Кто-то просто бросал автомобили в пустыне, сняв перед этим все, что могло еще пригодиться, и пересаживался на коня, или на осла. Кто-то перегонял на юг и восток, на ярмарки и ухитрялся их продавать азербайджанским и армянским купцам.

Сергей проехал Ваке, полностью вымерший поселок. Поздоровался с каменщиками и рабочими, которые разбирали старые, опустевшие дома на стройматериалы. Ваке еще четыре года назад был полностью очищен от мертвецов и превратился просто в кучу обожженных камней и шлакоблоков. Сергей сам участвовал в очистке и навсегда запомнил, как в крепких еще домах, в комнатах, кишащих роями мух, бойцы находили полуразложившиеся, изъеденные падальщиками трупы мужчин, женщин, детей, а из темноты на живых смотрели жадные глаза огромных крыс. После этого он пил дня три, не просыхая.

Сергей со своей семьей жил в поселке под названием Гоми. Когда-то это был поселок полугородского типа недалеко от Хашури. Но теперь Хашури стал фактической столицей Союза, а в Гоми осталось чуть больше четырехсот человек. Все друг друга знали, все помогали друг другу. Взаимовыручка и участие, умение поделиться куском хлеба в трудный день стали после Апокалипсиса вопросом выживания. Те, кто не принимал этих правил, вынуждены были уйти. Или из поселка, или из жизни, а как правило, и то, и другое сразу. В одиночку сейчас не выживешь.

Гоми превратился в типичный маленький поселок из грузинского средневековья с деревянными вывесками над входом, с лошадями, ишаками, воловьими повозками на улицах, и маленьким рынком. С праздниками и похоронами, в которых принимал участие весь поселок.

Картину портили только отдельные брошенные многоэтажки в отдалении. Рынок находился в районе железнодорожной платформы. По субботам и воскресениям окрестности станции наполнялись людьми, а воздух был пропитан рыночными разговорами, криками, визгом, мычанием и блеянием. Хотя железная дорога регулярно использовалась по прямому назначению. Один раз в сутки по ней проходили электрические дрезины, на которых за умеренную плату можно было добраться до Хашури, или, скажем, до Гори. Дальше Гори «экспрессы» не ходили, ибо там какие-то умники разобрали пути, сняли провода, а рельсы пустили на строительство укреплений этого города. Ток давали электростанции, — восстановленная ГЭС в Боржоми, а также множество водных и ветряных мельниц, оборудованных, где только можно.

О былом техническом прогрессе напоминали лишь торчащие без толку ржавые фонарные столбы, которые еще не успели пустить на какие-то полезные нужды, свисающие с них обрывки проводов, ржавеющие кое-где, остовы брошенных автомобилей, да бесполезные нынче телевизионные антенны.

Позади остались разбитые, занесенные песком и пылью ржавые колонки, и разрушенный корпус бывшей автозаправочной станции. На уцелевших фрагментах витрины была видна только буква L…

Вот и Гоми. Высокий земляной вал, вышки наблюдения, посты. О, черт!..

На самом въезде в поселок он столкнулся с траурной процессией. Восемь рыдающих женщин в черных одеждах сопровождали повозку, запряженную пегой клячей. В повозке лежал маленький гробик. Сергея вдруг кольнул холодок в животе. Он узнал среди них соседку Тенгиза, Софико Нукзаровну. Она убивалась больше всех, лицо ее было исцарапано. Каждый шаг давался ей с большим трудом. Подруги вели ее под руки. Два года назад она потеряла мужа, — тот погиб на южной заставе от рук бандитов. У нее оставался только сын — трехлетний голубоглазый Мамука… Сергей, ошарашенный увиденным, слез с коня, подошел к рыдающим женщинам:

— Что с ним случилось? Почему?

Как выяснилось, маленький человечек позавчера утром среди бела дня стал задыхаться, упал на пол и начал биться в судорогах. Лицо его посинело, затем он потерял сознание и успокоился навсегда.

— Софико Нукзаровна, мне…мне очень жаль. Мы обязательно поможем вам. — только и смог выдавить Сергей, обнажив голову.

В носу у него засвербило, на глазах появилась влага. Он закрыл лоб ладонью, пряча лицо ото всех.