Цветы на нашем пепле

В нижнем ярусе городского инкубатора кокон личинке не нужен. И без того там поддерживаются необходимые температура, влажность и освещенность. Но инстинкт, несмотря ни на что, заставляет гусениц вырабатывать флуоновую нить. Она используется маака в промышленных целях.

Но в нынешних условиях поведение Первого было оправдано на сто процентов. Он с удивительным проворством выхватывал веточки из приготовленной взрослыми кучи хвороста и, смачивая соединения быстро схватывающейся слюной, плел из них нечто вроде продолговатой, поставленной вертикально, корзины с узким отверстием сверху. Скорее всего, Первый как-то прикрепил это сооружение к почве, иначе оно должно было упасть. Но как и когда он это сделал, Ливьен не заметила.

Вмешательство в этот процесс взрослых по совету опытной Сейны ограничилось лишь заготовкой прутьев.

Закончив изготовление каркаса, Первый, ловко перебирая лапками, принялся ползать по нему, многократно обматывая его вдоль и поперек флуоновой нитью. Спустя несколько часов ветки каркаса под гладкой сероватой, матово блестящей поверхностью уже не угадывались вовсе.

Наложив несколько слоев, Первый забрался на верхушку своей конструкции и нырнул в отверстие. А еще через несколько минут кокон зашатался и рухнул на бок.

О том, что Первый ведет внутри некую бурную деятельность, теперь можно было догадаться лишь по тому, как кокон дрожит и подергивается.

Ливьен решила, что в ипостаси гусеницы Первого больше уже не увидит, и у нее защемило сердце. Она успела привязаться к нему. Что ж, бессмысленно было ожидать от личинки слез прощания или иных проявлений сыновней нежности… И все же…

По задумке Рамбая кокон после закукливания Первого следовало куда-нибудь спрятать и замаскировать. Но инстинкты Первого сделали эту предосторожность излишней. Когда Ливьен уже потеряла надежду еще раз его увидеть, он неожиданно выбрался из кокона и принялся рыть почву рядом с ним. Выкопав небольшой продолговатый окоп с наклонным дном, Первый, упершись парой передних лапок в стенку кокона, столкнул его туда.

Кокон лег в землю под углом градусов в сорок пять и почти полностью скрылся из виду. На поверхности остался только торец с отверстием. Первый закидал яму щебнем. Если бы не отверстие, вряд ли кто-то смог бы теперь догадаться об искусственном происхождении этого холмика.

Лишь после этого Первый, удалившись окончательно, замуровался изнутри. Но прежде он совершил поступок, явно продиктованный не одними инстинктами и поразивший Ливьен. А именно: он утащил в свое логово «перстень Хелоу» (так про себя окрестила Ливьен его находку).

Зачем понадобился ему этот золотой предмет? Может быть… Может быть, Первый почувствовал, что контакт с древней и загадочной вещью даст ему нечто особенное в процессе таинства превращения?.. Если так, то прав был Рамбай, говоря о великом будущем Первого.

Размышляя, Ливьен глянула на мужа и убедилась, что тот расценивает происшедшее так же. Никогда еще не видела она на его лице такой смеси гордости и блаженства.

Заметив ее взгляд, Рамбай поспешил принять невозмутимый вид. Но сказал:

– Даже личинки ураний, живущих в лесу, не умеют прятать свой кокон. – Многозначительно помолчав, он продолжил. – В племени, изгнавшем Рамбая, есть обычай: перед свежим коконом личинки кладут несколько предметов. И по тому, что она захватит с собой, определяют ее дальнейшую судьбу. Рамбай взял стрелу и стал охотником. Первый взял изумруд – камень мудрости и власти.

О да, это было похоже на предзнаменование. Но в то же время, Ливьен испытала и легкое разочарование. Оказывается, манеру тащить что-нибудь с собой в кокон имеет не только ее вундеркинд-Первый, но и прочие гусеницы. И по большому счету, тут ему и взять-то больше было нечего, кроме перстня, который, кстати, и находился к кокону ближе всего… Что же касается Рамбая, то кем еще, кроме как воином, он мог стать?

Итак, забота о ребенке отошла в прошлое, и путники вновь принялись готовиться в дорогу.

Превращение из куколки в бабочку длится около месяца. Они должны были уложиться в этот срок.

Прежде, чем лететь дальше, Ливьен настояла на изготовлении теплой одежды. Она помнила снежную равнину из своего «бреда».

Рамбай поначалу ни о чем таком не хотел и слышать.

– Объясни, жена моя, – язвительно вопрошал он, – зачем Рамбай должен обрастать шерстью, как дикий кот, или покрываться перьями, подобно глупой птице? Рамбай – не кот и не птица!

– Чем выше мы поднимаемся в горы, тем становиться холоднее, – терпеливо объясняла Ливьен. – Ты ведь и сам это заметил. А дальше будет так холодно, что не будет таять снег.

– Рамбай никогда не слышал такого слова.

– Снег – это вода, которая от холода стала твердой.

– Ха! – Рамбай презрительно усмехнулся. – Всегда я знал, что самки из Города только кажутся умными! «Твердая вода!» – передразнил он. – Личинка махаона не смогла бы придумать ничего глупее… Займись сборами, жена, и не морочь мне больше голову.

Но Ливьен не отступала:

– Я не двинусь с места, пока у нас не будет теплой одежды!

– Сейна! – рявкнул Рамбай.

Сейна отложила возню с чехлом Лабастьера и подошла к ним.