Цветы осени

Я смелее Жюжю. Покидаю Бель-Иль впервые за сорок лет, сажусь в самолет с бывшим возлюбленным и даже не знаю, в котором часу мы будем ужинать. Видел бы меня Луи! Ладно, я не собираюсь вечно думать о том, что сказал бы Луи. Я лечу на высоте десять тысяч метров над уровнем моря именно для того, чтобы обо всем забыть.

Счастлива ли Жюльетта? Пьер только что задал ей этот вопрос и, похоже, расстроился, не получив мгновенного ответа. Почем ей знать, они ведь никогда не встречались — она и счастье.

— Я чувствую себя живой, — сказала она. Пьер снова взял ее за руку и улыбнулся.

Мы всегда ищем сходство между разными людьми, словно ни у кого нет права быть особенным. Похожие лица, совпадение взглядов… Неужели человеческий вид — не более чем плагиат во вселенском масштабе? Стоило Жюльетте ступить на отполированный, как скрипичное чрево, кораблик-такси, и она сразу поняла, что ее отражение в воде отныне и навек сольется с отражением Венеции, города с ее лицом. Она не сумела бы этого объяснить, но точно знала, что у них есть нечто общее. Возможно, гордо поднятая, вопреки общему упадку, голова… Ей даже не пришлось ждать личной встречи с розовеющим в предвечерних лучах солнца Кампаниле, чтобы убедиться в своей правоте. В нескольких метрах от пристани из воды вырастал столб — простой кусок дерева, выкрашенный в черный и голубой, гладкий и неуместный среди зеленых вод. И такой трухлявый под водой, что удивительно, почему он до сих пор не рухнул. Точная копия Жюльетты, принарядившейся ради первого в своей жизни путешествия, Жюльетты, чье изношенное, старое сердце под новой блузкой не знает, что заставляет его биться — радость или угрызения совести.

Анна лежит в лодке. Лицо у нее мертвенно-бледное, но она улыбается. Жюльетте хочется, чтобы Пьер замолчал, перестал указывать ей, куда смотреть, прекратил решать за нее, что заслуживает интереса. Довольно с меня его лекций! Не хочу вертеть головой и делать круглые глаза! Только не сейчас; я просто не вынесу всех этих разом нахлынувших чувств и впечатлений. Я хочу распробовать этот город, тянуть радость маленькими глотками, насладиться им до последней капельки. Я узнаю дома и церкви — и не узнаю их, они другие. Наверное, потому, что смотрю куда хочу, а не позирую для фотографий. Вот почему я не желаю слушать Пьера. Его знания портят мне удовольствие.

* * *

Поездка в Венецию будет очень полезна для моего культурного развития. Я посещу церковь Пьета, где Вивальди обучал музыке жеманных девиц, буду ходить по музеям, послушаю оперу в Ла Фениче… Во всяком случае, так я представлю дело маме. Она преклоняется перед всем «культурным»: для нее это признак, богатства. Сумею ли я выполнить эту школьную программу, если рядом будет Пьер? Я вовсе не легкомысленна, но ведь и не деревянная кукла, удастся ли мне устоять перед искушением жить так, как если бы мы уже были парой? Если Пьер снимает квартиру, я буду ее убирать, ходить на рынок и готовить всякие вкусности на завтрак… Я вряд ли лучше узнаю жизнь, если поеду в Венецию и поведу себя, как все юные восторженные француженки. Венеция интересует меня во сто крат меньше жизни с Пьером. Венеция станет красивым обрамлением нашей любви, нашего шедевра, сыгранного в четыре руки. Нужно быть действующими лицами, а не статистами!

Боже, я снова, как обычно, предаюсь мечтам. Мой жестокий мозг без устали тешит себя вымыслом, не щадя мое бедное сердце, которое вечно разочаровывается, не способное поверить в счастье.

* * *