Цветы осени

Листки Жюльетта перепрятала в маленький секретер, за которым каждую неделю пишет на линованной бумаге письма дочери и где хранит конверты со счетами, фотографии и прочие более или менее полезные вещи. Жюльетта никогда ничего не выбрасывает. Она даже старые свитера распускает, чтобы связать из них новые: добавишь несколько цветных полос — и готово дело. На Рождество каждый член семьи достает из-под елки пухлый пакет. Подарочная бумага уже побывала в употреблении, но никто не обращает на это внимания. Жюльетта вовсе не скупа, по большим праздникам она даже посылает дочери и внукам кругленькиес суммы в подарок, но не выносит пустых трат и вечно боится — поди знай, по какой причине! — остаться без денег. Сама она считает, что виной тому пережитая война, а Луи добавляет, что люди тогда сдавали даже пустые пачки из-под сигарет. Вот Жюльетта и перекладывает в другое место то, что не решилась выбросить шестнадцатилетняя Жюжю.

В комнате Жюльетты стоит доставшийся ей в наследство от бабушки туалетный столик. Особой красоты в нем нет, но и уродливым его не назовешь. Вытирая пыль, Жюльетта никогда не смотрится в зеркало. Можно подумать, у меня есть время любоваться своим личиком! Помаду я в последний раз покупала, собираясь на свадьбу к кузине. И было мне тогда двадцать пять лет. С чего бы я стала прихорашиваться, если никуда не хожу.

С чердака Жюльетта направляется в свою комнату. Помада как лежала, так и лежит в ящике туалетного столика. Я ведь говорила, что никогда ничего не выбрасываю! Жюльетта наклоняется к зеркалу, неумелым движением проводит помадой по бледным губам и вдруг краснеет. Бедняжка моя! Со всем этим покончено! Может, и так, но помада не желает стираться. Дай бог, чтобы Луи ничего не заметил.

Если Пьеру Леблону исполнилось двадцать, когда мне было шестнадцать, то сейчас ему семьдесят. По данным телефонного справочника, в Бель-Иле живут четверо Леблонов, но Пьера среди них нет. Это я знаю точно, выяснила вчера — просто так, из любопытства.

В гостиной, в такт шагам Жюльетты по паркету, позвякивают стаканы в горке. Она задерживает дыхание. Анна не спит и улыбается ей кривоватой улыбкой слабоумной.

— Все в порядке, мой птенчик?

Пятнадцать лет дела идут все хуже и хуже, вопросы Жюльетты неизменно остаются без ответа: Анна так и не научилась говорить.

— Тебе понравилась вчерашняя прогулка в коляске, да, крошка?

Анна неловко машет рукой и опрокидывает стоящую у дивана семейную фотографию.

— Ничего страшного, котеночек. Бабуля сейчас все исправит. Смотри, даже рамка не сломалась. Вот так, готово.

Жюльетта гладит внучку по щекам, целует в потный лобик. Он попросил разрешения поцеловать меня… Что же мне для тебя придумать сегодня после обеда, Анна?.. и я вместо ответа прижалась губами к его губам.

— Какая жалость, что мы не можем отправиться на прогулку. Не хочу, чтобы люди глазели на тебя на улице! Да и коляску твою трудно катить по тротуару. Вот что, Анна, пожалуй, я вынесу тебя на одеяле в сад. Будешь смотреть, как дедуля подрезает розы, согласна? А я пока сбегаю на почту. Совсем ненадолго.

Девочка набирает вес, а я не молодею. Сколько еще времени я смогу вот так носить ее на себе? Врач советует мне беречь спину, но ему легко говорить — не он растит больного ребенка. У Луи, конечно, сил побольше, но малышка предпочитает мои руки.

Жюльетта укладывает свою ношу на серое одеяло — она купила его когда они с Луи отправились в свадебное путешествие. Потом все их маршруты ограничивались Бель-Илем, старая палатка и сегодня лежит свернутой в углу садовой пристройки. Он взял меня зa руку и повел к своей машине.

— Я скоро вернусь. Не забудь про суп.

— Можно подумать, я хоть раз, с самого дня нашей свадьбы, об этом забыл, — щелкая секатором, бормочет Луи.

Жюльетта садится на велосипед и едет в деревню. Ей машут в знак приветствия, здороваются. Почему они все так странно на меня смотрят? Я обычная бабушка, отправившаяся по делам на почту. У дверей отделения Жюльетта узнает велосипед Габриэль: когда-то она учила ее сына, а потом, когда у той умер муж, послала на похороны цветы. Они почти приятельницы, хотя ни разу не были друг у друга в гостях. Принимать у себя людей — недешевое удовольствие, и, если все начнут звать соседей на ужин, недолго и без штанов остаться. Мне никогда не понять, что за радость смотреть, как едят другие. Тут уж одно из двух — либо разговаривай с набитым ртом, либо молчи, но так никакой беседы не выйдет.