Цветы осени

Он следует за ней между надгробиями, останавливается, заметив знакомые имена, удивляется встрече в саду камней с друзьями юности, которые состарились без него. Жюльетта втягивает живот, подбирает зад. Слишком поздно, старушка. Или слишком рано. Я не успела подготовиться к этой встрече. Я так о ней мечтала, а теперь вот сама не знаю, радоваться или горевать. Почему он молчит?

— Здесь.

Мари Леблон. Спесивая буржуазка, уничтожавшая меня своим презрением. Она все так же злобно смотрит на меня с фотографии на мраморной плите, но я теперь старшая, так что… Я намного пережила возраст, в котором она умерла, — очко в мою пользу! В некотором смысле я больше преуспела.

Он кладет гортензию на могилу, на мгновение замирает в скорбной позе — и тут же поворачивается спиной к могиле матери. Простой визит вежливости.

— Ты живешь здесь?

Она бормочет, что да, ну, не на кладбище, естественно, а в фамильном доме. Ей трудно восстановить нить прерванного разговора. Он ей в этом не помогает. Говорит, что решил поселиться в Бель-Иле и что они наверняка еще не раз увидятся.

— Ты все еще замужем за… Боже, да как же его звали?

— Луи. Он очень болен. Рак легкого.

— Сожалею, — говорит он, но звучит это не слишком убедительно.

Жюльетта отвергает сочувствие взмахом высохшей руки. Про рак она только что все придумала. Ну, скажем так: поторопила события, ведь результаты анализов еще не пришли. Неужто она пытается дать понять этому мужчине, что он всегда может ею располагать? Брось, Жюльетта, не обманывай себя! Вишневый сад отцвел, остались одни высохшие косточки.

Он предлагает выпить по стаканчику, она не раздумывая соглашается. Пластиковые столы и клекот электрического бильярда — «Спортивное» кафе ничуть не изменилось со времен их молодости. Тогда Жюльетта пробиралась по стеночке, чтобы увести домой отца. Больше она здесь не бывала и даже не знакома с хозяином. Она неловко протискивается между банкеткой и столом, оранжевый кожзаменитель больно царапает голые ноги. Люди вокруг о чем-то вполголоса болтают, но она слышит только этот голос, шепчущий волшебные слова: «Глаза у тебя остались прежними!»

* * *

Мама продала пианино. Его место заняла фисгармония, но это совсем другое. Все теперь другое. Я то смеюсь, то плачу, я совершенно не в себе — и сама не знаю почему. Я больше ни в чем не уверена. Мои мысли уподобились песчаным дюнам, которые рассыпаются при малейшей попытке придать им правильную форму. Мне скучно. Я ничего не хочу. Ничего.

Неужели жизнь — это то жалкое существование, которое я влачу день за днем? О таком нужно предупреждать заранее, в самом начале пути. Когда ничего не ждешь, не можешь почувствовать разочарования. Дa нет, наверняка есть что-то другое, но что?

Если бы только он мне писал! Но я его разочаровала. Теперь он знает, что я обычная, посредственная девица, да и семья у меня более чем заурядная.

Пригласив его в гости, я собственноручно нарезала для себя розог. Мне казалось, что новый диванчик создаст благоприятное впечатление, несмотря на коллекцию кукол в народных костюмах, которая наверняка бросится ему в глаза прямо с порога. Эти «сувениры» мои родители навезли в те далекие времена, когда путешествовали по стране, то есть до моего рождения, до появления «лишнего рта», обузы. Однажды я спросила у мамы, как эти уродцы могут напоминать пейзажи тех красивых мест, куда они с папой совершали романтическое паломничество. Она ответила, что во мне нет ни капли уважения ни к чему на свете и что я бесчувственная, если не способна понять, как много эти куклы для нее значат.