Цветы под дождем и другие рассказы

Магнус был прав. Вид с их места открывался чудесный, тот же, каким они любовались в детстве. У Клаудии захватило дух. Далеко внизу плавно изгибалась береговая линия, простирались поля, фермы и ледяные озера. Картина напоминала гигантских размеров карту. Воздух был такой прозрачный, что они могли разглядеть даже дальние, расположенные в пятидесяти милях к югу горы, на вершинах которых уже белел первый зимний снег. Холодное Северное море по синеве не уступало в тот день Средиземному — легендарному морю гомеровской Греции.

Вокруг стояла тишина, нарушаемая разве что шелестом ветра, песней жаворонка да долгими печальными криками кроншнепов. Посидев немного, они почувствовали, что мерзнут. Клаудия, которая до этого сбросила свитер и завязала рукава узлом на поясе, сейчас снова натянула его.

Магнус сказал:

— Смотри не простудись.

— Все в порядке. Удивительно, как благотворно действуют на человека такие вот картины. Все-таки мы счастливые люди. Особенно ты, потому что ты живешь тут постоянно.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Это позволяет взглянуть на жизнь под другим углом.

— Я чувствую себя крошечным муравьем…

— Муравьем?

— Да. Микроскопическим существом, незначительным, безвестным.

Вместе с этим к ней пришло странное чувство, что все ее проблемы — работа, деньги, любовь, — точно так же не имели никакого значения. Отсюда, сверху, она взглянула на свою жизнь с ее ежедневной бесконечной гонкой словно с другого конца подзорной трубы, остро ощутив ее бессмысленность, тривиальность. Она была муравьем, Атлантика всего лишь лужей, а Нью-Йорк — точкой на глобусе, в которой копошились миллионы невидимых глазу человечков-насекомых и Джайлз был среди них.

Магнус сказал:

— Ты тоже хотела бы жить здесь постоянно?

— Я никогда об этом не думала. Вот Дженнифер тут действительно счастлива. У нее есть муж, дети, ее ферма. Боюсь, это не для меня…

— Жизнь — странная штука. Сперва разбросала нас по всему миру, а потом, спустя столько лет… Почему именно мы с тобой вдвоем оказались сегодня на полпути к вершине Криган-хилл в такой дивный осенний день?

— Понятия не имею.

Он сказал:

— Да, как и о том, насколько сильно я был в тебя тогда влюблен.

Клаудия, нахмурив брови, с изумлением уставилась на него. Лицо у Магнуса помрачнело. Она увидела морщинки у рта и в уголках глаз, седину в его густых темных волосах. Внезапно он повернул голову и посмотрел ей прямо в лицо: взгляд его был суровым.

— Ты же не серьезно? — спросила она.

— Ты правда не знала?

— Мне было всего семнадцать.

— Все равно ты была потрясающая. Такая красивая, что мне просто страшно становилось от моей любви, — я думал, что мне все равно тебя никогда не добиться.

— Но ты ничего не говорил…

— И старался не показывать тоже.

— Но почему?

— Время было неподходящее. Мы были слишком молоды. Только-только окончили школу. Наша жизнь только начиналась. Надо было многому научиться, многое успеть. До того мы жили словно в раковине, где нас лелеяли и любили. Но нам хотелось выбраться наружу, открыть для себя большой мир. У меня была твоя фотография. Я повсюду носил ее с собой, показывал приятелям. «Это моя первая любовь», — хвастался я. Но не говорил: и единственная. Хотя должен был так сказать.

— Почему ты заговорил об этом сейчас?

— Потому что стал слишком стар для глупой гордости.

Такие простые слова… Клаудия опустила глаза — ей не хотелось, чтобы он прочел ее мысли. «Я тоже слишком стара для глупой гордости, но я цепляюсь за нее, потому что это единственный способ удержать возле себя Джайлза». Понимание давалось ей с мукой. Она подумала было поделиться с Магнусом, рассказать ему о Джайлзе. Все объяснить, сделать так, чтобы он понял… Но она знала, что ни за что не причинит ему такой боли. Только не сейчас. Она слишком устала и запуталась. Джайлз был ее любовью, ее жизнью, но еще и бременем, которое она не могла переложить на этого мужчину, старого друга, который только что признался, что любит ее уже много лет.

Нет. Лучше отнестись к его признанию легко, как к дружеской шутке. Она улыбнулась и сказала:

— Да, гордость доставляет нам немало неудобств. Встает между людьми…

— Да. И ты все молчишь и молчишь, а потом оказывается, что уже слишком поздно и лучше было бы вообще ничего не говорить.

— Прошу, не надо так думать.

Вечер догорал; солнце садилось у них за спиной, и на траву ложились длинные тени. Усилившийся ветер пригибал к земле папоротник, которым заросли берега ручья. Клаудия поежилась.

— Холодает, — заметила она. А потом, почувствовав, что Магнус отчаянно нуждается в утешении, наклонилась и поцеловала его в губы. — Пора ехать домой.

После этого все снова стало в порядке: Магнус усмехнулся печально, но беззлобно, поднялся на ноги и протянул Клаудии руку. Свистнул своего пса, и они отправились в обратный путь. Спускаться по склону было легко, и когда они добрались до машины, он был уже прежним, веселым и бесшабашным, и строил планы на сегодняшний вечер.