Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию

Юл — сложный характер. Из рабочей интеллигенции, хорошо воспитан, увлекающийся искусством, мечтатель, склонен к философии, одарен прекрасными данными, как умственными, так и физическими, впечатлителен, добивающийся своих целей, справедлив, ищущий смысл жизни, желает понять людей и себя, ищет то, что называет целью своего присутствия в этом мире и свое назначение, живет двойной жизнью, под маской беспечности и веселья, натуральное лицо разочарования, пессимизма, но не окончательно разуверевшийся в людях и жизни, а надеющийся на лучшее[175].

Что удивительно (или, возможно, как раз наоборот) — это то, что молодой человек, которого часто описывали как совершенного антисоветчика, создает персонажа, который мог бы быть героем произведения соцреализма: положительный, но мечущийся юноша, который взрослеет, сталкиваясь с испытаниями, и у которого есть мечта — сделать что-нибудь «хорошее». Его личные достижения полностью совпадают с общественными. Во второй части Юра рисует своего героя Юла в темных красках, с каждым предложением оставляя ему все меньше надежд, отходя тем самым от траектории со счастливой развязкой, как это должно было быть в советском романе. Юрий пишет, что Юл увлекся наркотиками, псевдофилософией, вином и в конечном счете попытался свести счеты с жизнью, перерезав себе вены. После больницы он хотел было начать новую жизнь, но с истинного пути его сбил некий фарцовщик по имени Борис. Юл хочет верить в людей, но приходит к выводу, что миром правят деньги. «Чистые и честные только дети», — заключает он. Эти мотивы проходят сквозь большинство рассказов Солнца: Weltschmerz (нем. мировая скорбь, боль), разочарование, самоповреждение, суицид. Как рассказал его брат, сам Юра никогда не резал себе руки и не пытался покончить жизнь самоубийством, но и то и другое часто случалось в его кругу. Если оставить в стороне чрезмерное увлечение Юры советской концепцией поиска смысла жизни (а также его целеустремленность), рассказ «Чужой» напоминает нам о том, что в Советском Союзе, как и на Западе, хиппи появились вовсе не потому, что молодежь искала еще какую-то возможность хорошо поразвлечься. Мрачной изнанкой глобального хипповства было юношеское разочарование в мире, где царили ложь и алчность. Это означало, что по обе стороны железного занавеса к движению хиппи, обещавшему справедливость и истину, примыкали наиболее чувствительные и глубоко думающие молодые люди. Обращение к детям как невинным созданиям (которые, конечно, были alter ego хиппи) здесь также не случайно: это созвучно как советским, так и хипповским идеалам. Юрины сочинения говорят о том, что под внешней маской бесконечного веселья скрывалась страдающая и подчас отчаявшаяся душа. Многочисленные истории о случаях самоповреждения среди хиппи свидетельствуют о том, что такие чувства испытывали не только московские хиппи, но и многие советские молодые люди, которые зачастую ощущали себя чужими в этом мире. Это отчуждение было намного глубже, чем обычное разочарование в советском образе жизни[176]. Несмотря на то что суицид и самоповреждения были нередким явлением, все это совершенно не обсуждалось среди хиппи. Наоборот, сообщество служило убежищем от страданий. Так что одновременно с описанием этой боли в своих личных блокнотах Юра в «реальной» жизни был занят встраиванием своего коллектива в систему.

Ил. 11. Юрий Бураков и Валерий Варварин на площади Победы в Таллине, 1972 год. Тем летом Юрий привез в Эстонию около сотни хиппи. Фото из личного архива А. Дормидонтова (Таллин)