Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй

Заметив, что солнце клонится к западу, Симэнь поспешно помог Цзиньлянь одеться и позвал Чуньмэй с Цюцзюй убрать постель. Они проводили ее в спальню, а когда Чуньмэй вернулась, Цюцзюй собрала посуду и хотела было запереть сад, как к ней вынырнул из-за беседки сынишка Лайчжао – Тегунь.

– Тетя, угости сливой! – попросил он Чуньмэй.

– Тебя откуда принесло, арестант! – крикнула Чуньмэй и дала ему слив и персиков. – Смотри, возле передних покоев не показывайся, а то батюшка пьяный. Он тебя прибьет.

Пострел схватил фрукты и бросился наутек. Чуньмэй заперла сад и вернулась в спальню Цзиньлянь, чтобы приготовить им с хозяином постель, но не о том пойдет речь.

Да,

С утра в Ущелье золотом

[20]себе устроил знатный пир,
И к ночи юбки шелестят –
с красотками не расстается.
В утехах, в радостях земных
его сосредоточен мир:
Едва померкнет свет дневной,
заря вечерняя зажжется…

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в следующий раз.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ЧЭНЬ ЦЗИНЦЗИ ИЗ-ЗА ТУФЕЛЬКИ РАЗЫГРЫВАЕТ ЦЗИНЬЛЯНЬ.

РАЗГНЕВАННЫЙ СИМЭНЬ ЦИН ИЗБИВАЕТ ТЕГУНЯ.

Чем милосердней, чем добрей мы к людям,

Тем крепче на ногах стоять мы будем.

Нужны покой и трезвое мышленье,

Все промахи – от спешки, от волненья.

Терпенье с постоянством вечно дружат,

Где ровен путь, там путники не тужат.

Кто скаредностью черствой не страдает,

Обильный урожай плодов снимает.

Так вот, проводили Цзиньлянь в спальню. Симэнь разделся, оставшись в одной короткой рубашке из легкого шелка, на Цзиньлянь была лишь газовая красная кофта, прикрывающая грудь. Они сели рядом, плечом к плечу, и снова наполнили чарки. Симэнь обнял Цзиньлянь за шею, и они стали пить из уст в уста. Он был с ней очень ласков, заглядывался на ее распущенные волосы-тучи, полуобнаженную пышную грудь, смотрел ей в томные и лукавые глаза. Она напоминала опьяневшую фаворитку Ян [1].

Нежная рука потянулась к его поясу, чтобы поиграть тем самым предметом. Тот встревожился, на нем показалась серебряная подпруга. Под ее тихий и монотонный перезвон вытянулся канат, могучий и длинный. Обрадованный Симэнь Цин воскликнул:

– Поиграй еще. Ведь это ты так его напугала, что он онемел.

– Как это – онемел? – спросила Цзиньлянь.

Симэнь Цин ответил:

– Если это не болезнь онемения, почему он стал таким мягким и не в силах подняться? Почему ты не попросишь его как следует?

Женщина с улыбкой бросила взгляд, присела на корточки и, опершись на ногу Симэня, как на подушку, сняла пояс, которым были подвязаны его штаны. Разве можно в таком положении оставаться бесчувственным! Так болезнь онемения притворившегося мертвым того самого предмета проходит как не бывало.

Поиграв какое-то время, Цзиньлянь поднесла предмет к напудренному лицу и долго прижимала к нему, затем стала сосать, а кончиком языка лизать самый кончик, напоминавший по виду рот гадюки. Предмет вспыхнул моментальным гневом и поднялся. Впалые, потерявшие прелесть глаза округлились и вспучились, повисшие волосы на щеках поднялись и стали торчком. Симэнь Цин, чтобы продлить себе удовольствие, присел на подушку, позволяя женщине, стоя на четвереньках, сосать, чтобы она с еще большим усердием продолжала начатое. Вскоре в нем пламенем загорелась страсть, и они снова отдались усладам.

– Дорогой! – умоляла Цзиньлянь. – Пощади свою рабу, больше так не терзай ее!

В эту ночь они предались разгулу буйных страстей.

Тому подтверждением стихи:

Был пыл отважного сраженья,
Был миг блаженный наслажденья –
Затишья и отдохновенья
Пришла к любовникам пора.
Но снова томный взор лучится,
И черенок в руке томится
Из тучи дождь готов пролиться…
Так бесконечно будет длиться
Их любострастная игра.
Звучат удары пульса в лад,
Бьет плоти белизна сквозь полог,
Уста, как сполохи, горят,
Их поцелуй глубок и долог.
Снующей за травой рыбешкой
Туда-сюда он быстро мчится;
Крадется медленно, как кошка,
Чтобы поймать шальную птицу.
Пока у черепахи чудной
Сладчайший сок не источится,
Не смеет даже на секунду
Чанъэ отсюда отлучиться.