– Скажите, пожалуйста! Он не знает! Меня не проведешь, и брось свои штучки! Все твои проделки известны. Ишь, Хуэйлянь повесилась, и тебе теперь ее вонючие портянки стали дороже жемчуга. В грот Весны отнес, в коробку с пригласительными карточками спрятал, писчей бумагой и благовониями переложил. Полюбуйтесь, какая редкость! Только ей и это не помогло. И не удивительно, что потаскуха в ад кромешный угодила. – Цзиньлянь ткнула пальцем в сторону Цюцзюй и продолжала: – А эта негодяйка мне подносит – ваша, говорит. Я ей за то и всыпала. – Цзиньлянь обернулась к Чуньмэй: – Выброси ее сейчас же!
Чуньмэй бросила туфельку и крикнула Цюцзюй:
– Бери! Это тебе в подарок!
– У матушки такая ножка маленькая, – сказала Цюцзюй, поднимая туфельку, – что в ее туфельку один мой палец не влезет.
– Какая тебе еще матушка?! – заругалась Цзиньлянь. – Она мать твоего хозяина в прошлом рождении. Вот она кто! А то с чего бы он ее туфлю стал так беречь? По наследству, должно быть, передать хочет, бесстыжий.
Цюцзюй пошла было с туфелькой в руке, но ее окликнула Цзиньлянь.
– Ступай нож принеси! В куски раскромсаю потаскухину туфлю и выброшу в отхожую яму, чтоб ей вечно в аду сидеть и на свет больше не появляться. – Цзиньлянь обернулась к Симэню: – Жаль тебе, небось, ее память, так я, полюбуйся, тем больше постараюсь – клочка от них не оставлю.
– Ну и чудная же ты! – засмеялся Симэнь. – Перестань! И нет никакой у меня жалости.
– А ну, поклянись, что тебе не жаль! Тогда почему и после смерти этой потаскухи ты хранишь ее туфлю, а? Нет, ты с утра до ночи тоскуешь. Я вот сколько лет рядом с тобой, а ты обо мне и не вспомнишь, а другую найдешь, так на нее и не надышишься.
– Ну, довольно! – с улыбкой проговорил Симэнь. – Опять свое запела. Ведь она тебе ничего дурного не сделала.
Симэнь обнял Цзиньлянь и поцеловал. Они отдались игре дождя и тучки.
Да,
Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в следующий раз.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Кончится осень – жди цветения новой весны;
Хмурые брови, вздохи, скорбь никому не нужны.
Лишь за стихами ты забыл бы мирские дела,
Краски только б за чаркой серая жизнь обрела.
Или вот шашки заполняют тоскливый досуг,
Лютни звучанье породит ликованье вокруг.
Собственный разум от житейских сует отстраняй.
Душу стихами, жизнь отменным вином наполняй.
Так вот. Встала Цзиньлянь рано, проводила Симэня и, вспомнив, что ей надо шить ярко-красные туфельки, направилась в сад. В руках у нее была корзинка с рукоделием. Устроившись на крыльце Зимородкового павильона, Цзиньлянь хотела было нарисовать на заготовках узор, но вскоре кликнула Чуньмэй и велела позвать Пинъэр.
– Что ты разрисовываешь, сестрица? – спросила подошедшая Пинъэр.
– Да вот хочу сшить туфельки из ярко-красного гладкого атласа на белой ровной подошве, а носки украсить вышивкой – попугай срывает персик.
– У меня тоже лоскут ярко-красного атласа найдется, – подхватила Пинъэр. – Я тогда у тебя узор срисую. Только я буду шить на высокой подошве.
Пинъэр принесла корзинку с рукодельем, и они сели вместе.
– Сведи мне рисунок, – сказала Цзиньлянь, закончив узор на первой заготовке. – А я пойду сестрицу Мэн позову. Она тоже хотела туфельки шить.
Когда Цзиньлянь вошла в комнату Юйлоу, та, прислонившись к кану, тоже кроила туфельку.
– Так рано, а ты уже на ногах, – сказала Юйлоу.
– Я сегодня рано поднялась, – отвечала Цзиньлянь. – Хозяина за город отправляла на проводы тысяцкого Хэ, потом сестрицу Ли позвала в сад шитьем заняться, пока прохладно, а то в жару не пошьешь. Я уж на одну туфлю узор нанесла, сестрице велела на другую свести, а сама вот за тобой пришла. Пойдем, втроем веселее работать. А ты что за туфельки кроишь?
– Да все те же из темного атласа, – говорила Юйлоу. – Я тебе вчера показывала.
– Ты молодец! – похвалила Цзиньлянь. – С раннего утра взялась.
– Одну вчера сделала, – отвечала Юйлоу, – сегодня за вторую принялась.
Цзиньлянь повертела туфельку в руках и спросила:
– А как собираешься отделывать?