Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)

Он долго вертел его в руках, внимательно рассматривал.

– Ну, что рассматриваешь, мартышка проклятая? – торопила Хуэйлянь. – Серебро-то краденое. Не слыхал, как нынче ночью собаки лаяли?

– Краденое, не краденое, – отвечал Дайань, – а слиточек знакомый. Похоже, из батюшкиного кармана. Он вот тут у чжурчжэня[5] менялы на рынке слиток разбивал. Это от него половинка. Я очень хорошо помню.

– Ишь ты, арестант! На свете вон двойников то и дело видишь, а это слиток. Как же это батюшкино серебро могло ко мне вдруг попасть?

– Знаю, как, – засмеялся слуга.

Хуэйлянь дала Дайаню шлепок. Он отсек семь с половиной цяней и отдал торговцу, а остальное держал в руке.

– И у тебя смелости хватит чужое брать? – накинулась на него Хуэйлянь.

– Твоего мне не надо. А мелочью поделись.

– Верни серебро, – наступала Хуэйлянь. – Сама дам, сколько сочту нужным.

Дайань отдал серебро. Хуэйлянь протянула ему кусочек меньше, чем полцяня, а остальное спрятала в карман и ушла.

С тех пор она зачастила к воротам. То искусственные цветы купит, то платок. Лянами серебро считала. А семечек ковшей пять зараз брала. Всю прислугу оделяла. Прическу она украсила жемчужным ободком, в ушах у нее сверкали золотые фонарики-подвески. Носила Хуэйлянь красные из шаньсийского шелка штаны и стеганые наколенники. В широких рукавах прятала мешочки с ароматным чаем и корицей. В день, глядишь, по три, по четыре цяня серебром тратила. И все ей потихоньку давал Симэнь Цин. Однако говорить об этом подробнее нет надобности.

Крупный разговор с Цзиньлянь заставил Хуэйлянь пуще прежнего угождать ей. В покои Юэнян она только заглядывала и сразу же уходила к Цзиньлянь. Носила ей воду, подавала чай, шила туфельки и вышивала. Словом, усердствовала и где надо, и где не надо. За компанию с Цзиньлянь и Пинъэр играла она в шашки и домино. Когда к ним заходил Симэнь, Цзиньлянь нарочно просила Хуэйлянь наливать чарки или приглашала к столу. На радость Симэню пила, ела и веселилась с хозяйками Хуэйлянь. Она была готова лобызать ноги Цзиньлянь.

Да,

Ивы праздный пух кружится под ветрами,
Сливы павший цвет уносится волнами.
Тому свидетельством стихи:
Любви Симэня добиваясь,
коварная Цзиньлянь хитрит:
Муж захотел служанку на ночь –
жена на время гнев смирит.
О том, что грозовые тучи скопились, –
пташке невдомек.
Беда нежданная нагрянет.
Неотвратим жестокий рок.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в следующий раз.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ЧЭНЬ ЦЗИНЦЗИ ЗАИГРЫВАЕТ С КРАСАВИЦЕЙ В ПРАЗДНИК ФОНАРЕЙ.

ХУЭЙСЯН ОБРУШИВАЕТСЯ С ГНЕВНОЙ БРАНЬЮ НА ЖЕНУ ЛАЙВАНА.

Фонари на высоких подставках,

опьяняющее вино,

Взрывы смеха в пышном застолье –

здесь веселью предела нет.

Плавный танец Чжантайской Ивы[1],

как изящен и гибок стан!

Льется трель, что звучать достойна

в императорском парке весной.

Аромат шелестящих платьев –

как тревожит он наши сердца!

Осыпаются тихо-тихо

пестроцветные лепестки.

Если б не было так прелестно,

так возвышенно все вокруг,

Может быть, и не отрезвел бы

опьяневший когда-то Хань[2].

Так вот прошли новогодние дни и настал вечер Праздника фонарей. Симэнь Цин украсил залу разноцветными фонарями и устроил пышный пир. Перед входом были расставлены роскошные парчовые ширмы и экраны, висела гирлянда из трех сверкающих жемчугами фонарей, множество других – самой затейливой и причудливой формы – возвышались на подставках по обеим сторонам.

Симэнь и Юэнян занимали почетные места. По обе стороны от них сидели Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр, Сунь Сюээ и дочь Симэня. Разодетые в шелка и парчу, они блистали своими белыми кофтами и голубыми юбками. Только Юэнян выделялась ярко-красной кофтой с длинными рукавами, поверх которой красовалась соболья накидка, и белой цветастой юбкой. Жемчуга с бирюзой и шпилька-феникс сбоку украшали ей прическу.

Домашние певицы – Чуньмэй, Юйсяо, Инчунь и Ланьсян играли на цитрах и, отбивая кастаньетами такт, пели романсы о фонарях. Сбоку за отдельным столом пировал зять Чэнь Цзинцзи. Столы ломились от свежих фруктов и отборных яств. Сяоюй, Юаньсяо, Сяолуань и Сючунь наливали чарки, а жена Лайвана, Сун Хуэйлянь, сидела на веранде и грызла семечки. Когда попросили вина, она громко кликнула Лайаня и Хуатуна:

– Подогретого вина! Быстрей! Ни одного не найдешь! Куда вы только девались, арестантские отродья!

Хуатун внес вино.