Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)

– Пусть злится, – отвечала Цзиньлянь. – Все равно его не испугаюсь. Терпеть не могу все эти капризы. Старшая заказывает, а ему, извольте, другое подавай – прямо три разряда и девять сортов всякой всячины. Совсем задергал сопляков. Тут одно велят, там – другое, как говорится, на востоке пашут, а на западе боронят. Они уж и не знали, кому и трафить. Только раз мы справляем рождение сестрицы Мэн Третьей, ни к чему было петь «Помню, как играла на свирели». Это же цикл о разлуке. Раз она умерла – нет ее, и все тут. К чему вся эта чувствительность, показная верность? Меня от нее бесит.

– Я никак понять не могу, что тут у вас случилось, – говорила жена У Старшего. – Зятюшка вошел по-хорошему, сел, а потом отчего-то вдруг выбежал.

– Это он сестрицу Ли вспомнил, – объяснила Юэнян. – В прошлом году на дне рождения сестрицы Мэн и она была, а теперь ее не стало. Вот почему и прослезился и велел спеть «Я играла тебе на свирели, ты исчез – проглядела глаза…» Но это вывело из себя сестрицу, вот и началась ссора. Сам вскипел, бросился на сестрицу, а она убежала.

– Вам, сестрица, не следовало бы ссориться с мужем, – заметила золовка Ян. – Пусть поют, что ему нравиться. Ведь он привык видеть всех вместе, а теперь одной не стало. Как же мужу не опечалиться?

– Нам, тетушка, хоть целый день пой, мы и внимания не обратим, – вмешалась в разговор Юйлоу. – Средь нас только сестрица Шестая[13] разбирается в романсах. А тут покойную сестрицу Ли величали больше древних. И как они любили друг друга, и как клятвы давали, и что друг дружке делали, словом, превозносили сверх всякой меры. И это вошло в обыкновение. Вот они и повздорили.

– Вот, оказывается, какая ты умница, сестрица! – воскликнула золовка Ян.

– Она у нас каких только романсов не знает! – поддержала золовку Юэнян. – Первую строку начни, она и конец скажет. А нам – поют певцы и ладно. Но она сразу скажет: тут не так, здесь сфальшивили, там куплет опустили. Когда же хозяин закажет напев, тут у них спор и разгорается. А уж схватятся, без ругани не разойдутся. А мы, давайте, не будем в их ссоры встревать.

– Тетушка, дорогая! – обратилась к золовке Юйлоу. – Знаете? из троих моих детей одна эта девчонка в живых осталась. И до чего же смыленная – просто поразительно! Вот какая уж вымахала! Сделалась взрослой – перестала слушаться.

– И ты мне в матери записалась! – засмеялась Цзиньлянь и хлопнула Юйлоу. – А я, видишь, на старших с кулаками лезу.

– Вот глядите, до чего распоясалась! – говорила Юйлоу. – Старших бьет!

– А ты, сестрица, мужу уступай, – увещевала золовка. – Говорят, муж с женою ночь поспит, сто ночей потом будет милостив. А без волнений в жизни шагу не ступишь. Так внезапно близкого человека потерять! Близкий – он что палец на руке. Лишишься одного – вся рука заболит. Как вспомнит, так тоскует и кручинится. Ясное дело! А как же иначе?!

– Тосковать – тоскуй, но на все есть свое время, – не унималась Цзиньлянь. – Мы ведь такие же жены! А то одну возвышает, а других ест поедом. Это справедливо? Нас и так вроде выродков Лю Чжаня[14] держат – не смей на люди показаться. А Старшая сидит у себя в дальних покоях и знать ничего не желает. Вы не видите, а он ведь что ни день заявляется пьяный и первым делом к той. Все на ее портрет не насмотрится, низкие поклоны отвешивает. Что-то себе под нос нашептывает да еду с палочками подносит – как за живой ухаживает. Ну к чему вся эта комедия?! И на нас еще злится, что траур сняли. Мы о ней ничего дурного не говорим, но не свекровь же она нам. Семь седмиц в трауре ходили и хватит. Сколько из-за этого неприятностей было!

– Вы, сестрицы, видите одно, но упускаете другое, – продолжала настаивать золовка Ян.

– Как летит время! – воскликнула старшая невестка У. – Седьмая седмица вышла! Скоро, наверно, и сотый день[15] подойдет?

– Когда будет сотый день? – спросила золовка.

– Рано еще, – отвечала Юэнян. – В двадцать шестой день последней луны.

– Надо будет помянуть! Почитать по усопшей, – заметила монахиня Ван.

– Под Новый год хлопот не оберешься, – заметила Юэнян. – А что читать собираетесь? Хозяин, наверно, только под самый канун года закажет молебен.

Тем временем Сяоюй подала каждой по чашке ароматного чаю, после чего Юэнян вымыла руки, подложила в курильницу благовоний и стала слушать мать Сюэ, приступившую к буддийской проповеди[16].

Начала монахиня с псалма:

Пришло к нам ясное учение
От патриархов чань-буддизма.
Но разнеслось мирским течением,
В даль от носителей харизмы.
Как сорванные с дерева листы:
Под ветром им легко кружить-плясать,
Легко упасть на землю с высоты,
И лишь на ветку не вернуться вспять.