Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)

Выступал наездник Ли Гуй. Он то вскакивал на круп и, расправив плечи, мчался стоя, то ложился поперек седла на живот и вытягивался в струну, то жонглировал копьями, то играл палицами, словом, выделывал всевозможные трюки. Многочисленная толпа мужчин и женщин сопровождала каждый его номер взрывами смеха. Шаньдунский Демон, так прозывали Ли Гуя, был в четырехугольной шапочке, на широком околыше которой сзади сверкали золотые кольца. Его фигуру обтягивали лиловая жокейская рубашка и сверкавший золотом набрюшник. Был он в наколенниках и ярко-желтых кожаных сапогах, отвернутые голенища которых украшали расшитые пестрыми летающими рыбками напущенные чулки.

Вот Ли Гуй сел на серебристогривого коня. В руке сверкало копье на ярко-красном древке, сзади над головой развевались флажки с иероглифом «Приказ».

Оказавшись в центре арены, наездник ухватился за седло и, встав на коня во весь рост, начал громко декламировать:

Я славлюсь как наездник бравый,
Как камень твёрд и Небу равный.
Рука — разящая кувалда —
Раз пну — врагов как не бывало!
Я, думаете, мастер хвастать?!
Да подо мной весь мир распластан!
Богатыри земных столиц[2]

.Передо мною пали ниц.
Я — шаолинец[3], мастер битв!
Не устрашит лягушек вид,
С щенком побьюсь на кулаках,
А с девой-ивой я лукав…
Я избегаю споров праздных
И драк с громилами напрасных.
Приятна лёгкая нажива:
Хватаю и сбегаю живо[4].
Спасибо, Ли, столичный покровитель,
Мне дал приют, впустил в свою обитель.
Съем бочку мяса, поле лука,
Мне сотня пирожков на брюхо.
Силен похавать с грудничковья!
Бадья вина — друг изголовья.
Заноет зуб — сломаю гада,
Раздует пузо — ткну как надо.
Семь четвертей вина в один присест,
Три меры риса кто без страха съест?
Но не зовут меня к столу.
Ищу объедки на полу.
С рожденья пёс сторожевой.
Увижу вора — рык и вой,
За задницу зубами хрясть! —
Он бросит золота балласт
И наутек! Запомнит пасть!
Ведь я пока полузубаст.

Как только барич Ли увидел высокую стройную даму, у него само собой забилось сердце и помутился взор. Он никак не мог наглядеться на нее, налюбоваться ее красотой. «Кто, интересно, эта особа? Есть у нее муж или нет?» — так спрашивал про себя барич Ли, потом подозвал побирушку Лоботряса Чжана, состоящего при нем на побегушках.

– Ступай вон туда на холм, — наказывал потихоньку барич, — да разузнай, чьи такие три дамы в белом, и мне скажи.

– Слушаюсь! — прикрывая рот, отвечал Чжан и вихрем помчался к холму.

Немного погодя он стоял перед баричем.

– Вот оно что! — начал он шептать на ухо. — Это жены Симэнь Цина, чей дом напротив управы. Та, что в годах, это невестка У. Другая, среднего роста, старшая госпожа У Юэнян, а высокая и стройная, с рябинками, — госпожа Третья. Зовут ее Мэн Юйлоу. По мужу траур носят.

Барич Ли щедро наградил Лоботряса Чжана, а сам глаз не спускал с Мэн Юйлоу, но не о том пойдет речь.

Насмотревшись на праздничное веселье, У Старший и Юэнян с заходом солнца велели Дайаню собирать короба. Хозяйка и остальные сели в паланкины и двинулись домой.

Сколько встретилось им по пути
Баричей хмельных верхом —
ветер в полах длинных,
Барышень, что льнут тайком
к окнам паланкинов.
Тому свидетельством стихи:
Под ивою в тени цветов
Примятая трава.
Рой юных дев и молодцов
Здесь шумно пировал.
Коль встреча суждена судьбой,
То тыща верст — пустяк.
А нет, так и сосед с тобой
Не свидеться никак.

Однако не станем говорить, как добирались до дому Юэнян и остальные, а расскажем про Сунь Сюээ и Симэнь Старшую, оставшихся домовничать. Делать после обеда им было нечего, и они вышли к воротам. И тут, как нарочно, послышался перезвон бубенцов. В то время бубенцами позванивали уличные торговцы пудрой, помадой, искусственными цветами и головными украшениями, а также зеркальщики.

– У меня зеркало потускнело, — проговорила Симэнь Старшая и велела Пинъаню позвать мастера.