Цветы Сливы в Золотой Вазе или Цзинь, Пин, Мэй (金瓶梅)

«Моей любимой Хань Пятой с поклоном отвечает Цзинцзи.

Милостивая Государыня!

Вы удостоили меня посланием и щедрыми дарами, за что выражаю Вам мою сердечную благодарность. Я постоянно помню о тех усладах, той пылкой любви, которую Вы мне подарили. Памятуя о нашем уговоре, я жаждал свидания с Вами, но из-за непредвиденного недомогания моего пришлось Вас разочаровать в Ваших ожиданиях. Мне доставили огромное удовольствие любезно присланные Вами яства и искусно вышитый мешочек, за что я Вам бесконечно благодарен и признателен. Дня через два-три обо всем поговорим с глазу на глаз.

Р.S. Дабы как-то выразить мое почтение, шлю пять лянов серебра и набивной платок. Искренне надеюсь, что придутся Вам по душе.

С поклоном Цзинцзи».

Айцзе прочла письмо, потом стала разглядывать платок. На нем было написано четверостишие.

Оно гласило:

Мой сучжоуский платок причудлив узором.
Четкой кисти мазок, изящный и скорый.
Полон сладостных чувств Хань Пятой в подарок.
Пары фениксов пусть союз будет жарок.

После чтения стихов Айцзе отдала пять лянов серебра Ван Шестой. И мать и дочь с нескрываемой радостью стали ждать приезда Цзинцзи, но не о том пойдет речь.

Да,

С гостем любезным
беседу вовек не нарушу.
С другом сердечным
вдвоем лишь отводим мы душу.

Тому свидетельством стихи:

Сердечные думы бумаге она поверяла,
Писала красавица — дух ее в высях парил.
В руке ее ловкая кисть трепетала, порхала.
Пойми: это крик приглушенный души ее был.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

ГЛАВА ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТАЯ

ПЬЯНЫЙ ЛЮ ВТОРОЙ ОБРУШИВАЕТСЯ С БРАНЬЮ НА ВАН ШЕСТУЮ.

РАЗГНЕВАННЫЙ ЧЖАН ШЭН УБИВАЕТ ЧЭНЬ ЦЗИНЦЗИ.

Изречения гласят:

Все огорченья наши, все волненья —

От неуменья перенесть лишенья.

При пораженье не теряй терпенья,

Глядишь — и низойдет к тебе прозренье.

Наставит слово Будды нас в морали,

Конфуций держит от вражды подале.

Желает каждый жизни бестревожной,

Но век прожить беспечно невозможно.

Так прошло еще два дня, а на третий приходилось рождение Чэнь Цзинцзи. Чуньмэй в его честь устроила пир в дальней зале. Веселились всем домом целый день.

– Давно я на пристань не заглядывал, — сказал он на следующее утро Чуньмэй. — Делать мне сегодня нечего, надо съездить в кабачок. И счета пора подвести, и от жары отдохнуть. Я скоро вернусь.

– Возьми паланкин, — посоветовала Чуньмэй. — Легче будет добираться.

Чуньмэй велела двоим солдатам нести паланкин, а слуге Цзяну сопроводить Цзинцзи в кабачок на пристань, однако не станем говорить, как они туда добирались.

Было уже за полдень, когда Цзинцзи вышел из паланкина и проследовал в кабачок. Его встретили приветствиями оба приказчика.

– Как ваше драгоценное здоровье, сударь? Полегчало немного? — спрашивали они Цзинцзи.

– Благодарю вас за заботу, — отвечал он, все мысли которого были заняты Айцзе.

Цзинцзи присел ненадолго и встал.

– Счета пока приготовьте, я приду и проверю, — наказал он и направился во внутрь кабачка, где его встретил вышибала и доложил Ван Шестой.

Хань Айцзе, облокотившись на перила, сверху всматривалась и кистью выводила стихи, чтобы отогнать душевную тоску, когда ей сказали о прибытии Цзинцзи. Она тотчас же, приподняв подол юбки, засеменила своими лотосами-ножками и торопливо спустилась из терема вниз. При встрече с Цзинцзи она и ее мать расплылись в улыбке.

– Дорогой сударь! — воскликнули обе. — Редкий вы у нас гость. Каким ветром вас принесло, какими судьбами!

Цзинцзи приветствовал их поклонами. Они вошли в комнату и сели. Немного погодя Ван Шестая заварила чаю.

– Прошу вас, сударь, пройдемте ко мне в спальню наверх, — пригласила его после чаю Айцзе.