Цветы тянутся к солнцу

Матали свистнул под окном, как обычно. Совенок выскочил из двери, и когда Матали рассказал ему о своей беде, тот не стал раздумывать.

— Есть о чем горевать! — сказал он. — Поживешь пока у нас, а отец, куда же он денется? Пойдем.

Матали стал было отказываться, но Совенок решительно взял его за руку, привел в подвал трехэтажного дома, где они жили, и сказал матери:

— Мама, пускай Матали у нас поживет пока. Его тетка Сабира выгнала. Вон как избила, видишь?

— Ой, бедненький, — сказала мать Гапсаттара, — да за что же она тебя так? Ты голодный небось? Ну сейчас я тебя покормлю. Поживи, конечно, у нас. Где четверо, там и пятый проживет. Иди-ка помойся, да вот покушай, бедняжка…

Матали сел к столу. Мать Гапсаттара подала ему скромный ужин. Но как ни голоден был мальчик, он чувствовал, что еда встает у него поперек горла. Он-то знал, как бьется мать Совенка, чтобы прокормить свою большую семью.

Поблагодарив Совенка и его маму, Матали оделся и стал прощаться. Как ни уговаривали его, он вышел на темную пустынную улицу и направился к вокзалу.

Там в пассажирском зале он нашел местечко поближе к печке, забрался под лавку, подложил под голову свой старенький бешмет и проспал до утра не хуже, чем спал у тетки Сабиры. Только встать пришлось пораньше. На рассвете уборщик метлой выгнал Матали из-под лавки и вместе с другими, такими же, как он, бездомными ребятами безжалостно выставил на холодную, темную улицу.

Мальчишки постарше сговорились пойти куда-то и достать еды. Они и Матали позвали с собой. Но он понял, что ребята замышляют что-то плохое, незаметно отстав от них, побродил по пустынным привокзальным улицам и вышел на хлебный базар.

Только-только светало. По улицам изредка проходили одинокие пешеходы. На базарной площади было почти пусто. Только несколько возчиков, повесив торбы с овсом на морды белых от инея лошадей, собравшись в кружок, говорили о чем-то. Один из них замахнулся кнутом на посиневшего от холода мальчика, другой выругался.

Матали не сердился и не обижался. Где уж тут обижаться, когда в его стриженой голове, покрытой старой шапкой, из всех мыслей осталась одна: поесть бы чего-нибудь!

Из трубы «Дунайской харчевни» клубами поднимался дым. Оттуда пахло кислой капустой. В утреннем воздухе этот запах казался особенно сильным. Проглотив слюну, мальчик жадными глазами смотрел на дверь харчевни, как собачонка, поджидающая хозяина…

Он отлично понимал: стоит обернуться, перейти дорогу — и сразу окажешься у двери тетки Сабиры. Но Матали не обернулся. Он знал, что искать его тетка не станет. Она-то уверена, что голод все равно приведет его домой.

«А вот и не приведет, — спорил Матали и с теткой Сабирой, и с пустым желудком, и с самим собой. — Умру, а не вернусь к этой ведьме. А папа придет, спросит про меня. Что ты ответишь? А у него винтовка. Наведет на тебя винтовку, скажет: зачем била, зачем выгнала моего Мухамметгали? А тетка задрожит, начнет рвать на себе волосы, станет говорить, что она не виновата…»

Матали представил заплаканную тетку Сабиру, дрожащую перед дулом отцовской винтовки, и даже улыбнулся, чуть скривив застывшие от холода губы. Но тут ветер донес до него запах вкусной тушеной капусты, и Матали чуть не стошнило от голода. Голова у него закружилась. Ветер показался особенно холодным. Матали поплотнее затянул бешмет. Но ветер все равно забрался под мышки, прошелся по животу, по шее… И вдруг Матали придумал: вот куда нужно идти — на Казанку, к Абдулле. Там у костров тепло, можно согреться. Там и картошки с маслом даст дядя Абдулла. Там никто ему слова не скажет и ругать никто не станет. Вот только как дойти туда, к речке? Ноги совсем одеревенели от холода.

«А очень просто, — вдруг сообразил он, — надо зайти к Газизе. Может быть, и она соберется на Казанку. Посидеть у них, отогреться, а потом вместе на речку».

Он подошел к дому Газизы, но постучать у него не хватило смелости. Он вдруг вспомнил, что Хусаина сажали в тюрьму.

«Из-за меня сажали, — подумал он, — надо было вовремя зайти и сказать, что тетка Сабира наябедничала будочнику».

Так и не постучав в дверь, он прошел еще несколько шагов, прислонился к косяку двери Галии и, подняв воротник, втянул замерзшие руки в рукава и закрыл глаза.

В то утро Галия села у окна и стала чистить картошку. Мать топила печку. Старшие сестры собирались на работу. Из единственного маленького окошка падал в комнату слабый утренний свет.