Цветы в море зла

Все пришли в восторг, закричав, что игра нова и интересна. Чэн Юй велел принести специальные бамбуковые дощечки для жеребьевки, написал на них номера согласно числу гостей и предложил каждому вытащить дощечку. Первый номер достался Ли Дяньвэню. Он уже хотел было сказать свои строки, но Ли Чжиминь остановил его.

— Ведь начинать должны мальчики? Я назначаю первую фразу Айюню, вторую Июню, а заключительную — Суюню.

— Я не умею сочинять стихи и прошу господ не смеяться! — сказал Айюнь. — Мой вариант будет такой:

Вот начинается богатый пир
В большом саду «Лежащих облаков»…

Подумав, Июнь продолжил:

Поздравить старика звезды Наньцзи
Пришла толпа бессмертных стариков.

— Очень хорошо передано настроение! — воскликнул Чэн Юй. — И тема схвачена! За них следует выпить. Ну, а теперь очередь Ли Дяньвэня.

Все выпили, и Ли Дяньвэнь сказал:

— Из всех своих коллекций я больше всего люблю эстамп с каменного памятника на Хуашань [244]. Поэтому я скажу следующее:

Всем монументам Хуашаньских гор
Тысячелетья старость не несут…

— Между прочим, эстампы с этого памятника снимались всего три раза! — заметил Цянь Дуаньминь. — У вас один из них — это действительно настоящая драгоценность. Следующая строчка падает на меня. Я, как вы знаете, собираю старинные издания. Лучшее среди них — «Обрядник дома Чжоу» [245], отпечатанный всего по тринадцати строчек на каждой странице:

Шрифт обрядника дома Чжоу
Восстановлен при Северной Сун.

— Годится! — зашумели все.

— Бумага словно гладкая яшма, иероглифы точно серебряные крючочки, на титульном листе стоит печатка самого Хуан Пиле! — восхищенно щелкнул языком И Цзюй. — Это одна из лучших книг его библиотеки!..

— Ну, пришла пора браться за мой кабинет «Сто картин Ван Хоя»! — прервал его Чжуан Хуаньин и прочел нараспев:

Из труб крестьянских хижин дым струится,
Как облака — уходит безвозвратно…

Ван Ляньсунь подхватил:

Но до сих пор трактаты Ван Шилу

[246],Как встарь — свежи, как прежде — ароматны.

— А, вы говорите о том самом сборнике, который я недавно видел на рынке Люличан! — улыбнулся Цзян Бяо. — Эта книга упоминается даже в «Генеральном каталоге по четырем разделам», хотя издано в свое время было только предисловие к ней. Рукопись вся пестрит красной тушью [247], и подлинность ее несомненна. Кто бы мог подумать, что вам удалось ее раздобыть!

— Не болтай попусту! — остановил его Ван Ляньсунь. — Не то придется выпить штрафную рюмку за проволочку!

— Ничего страшного, — возразил Цзян Бяо. — У меня есть десять картин Ма Сянлань! [248]Они меня и спасут. — Он поднял бокал и продекламировал:

Так воссоздать живые орхидеи
Лишь Ма Сянлань на полотне умела…

Дуань Хуцяо тотчас продолжил:

Есть много ханьских у меня реликвий
И не одна эпохи циньской стела.

— Людей, которые снимают оттиски с памятников, называют «черными тиграми», так как они вечно перемазаны в туши, — заметил Ми Цзицзэн. — А ты собираешь сами памятники, поэтому тебя остается назвать только «каменным тигром»!

— «Каменный тигр» — не так уже плохо, — отпарировал Дуань Хуцяо. — Гораздо хуже быть «каменным драконом» [249], который тысячелетиями вынужден таскать на своей спине предмет обожания «каменных тигров»!

— У Ми Цзицзэна исключительно богатые коллекции, — сказал Вэнь Динжу. — Сейчас он нам преподнесет великолепную строчку!

— Ну что вы, — смутился Ми Цзицзэн. — У меня действительно кое-что есть, но я до сих пор еще не разобрался, какую из своих вещей люблю больше всего.

— Да у тебя сейчас в руке редкость! Почему не покажешь? — со смехом воскликнул Цзян Бяо.

Гости наперебой стали расспрашивать, о каком предмете идет речь, и Ми Цзицзэну пришлось передать его Ли Чжиминю. Это оказалась агатовая табакерка, сделанная очень оригинально: на ее гладкой поверхности вырисовывались едва заметные очертания горного потока. В воде колебались водоросли, а на дне, словно живая, лежала крошечная зеленая черепашка.

Ли Чжиминь вскрикнул от восхищения:

— Я сложу строку за Ми Цзицзэна:

Ту черепашку с панцирем зеленым
Сокрыл на дне агатовый родник…

А вот у меня нет никаких редкостей. Как же быть?

— Дневник, который вы вели непрерывно в течение сорока лет, — бесценное сокровище! — возразил Сюнь Чуньчжи.

— Ну хорошо, если так, то я что-нибудь сболтну:

Пусть десять тысяч лет передается
Из уст в уста мной созданный дневник.

В разговор вмешался Вэнь Динжу:

— Я тоже, в подражание почтенному господину Чжиминю, займусь прославлением собственных сочинений: