Цветы в пустоте

Это было почти так же страшно, как тогда, в подвале игровой станции Данара, когда ужасающее голубое пламя перекидывалось по цепочке с одного Ищущего на другого. Даже нет – теперь было ещё страшнее, ещё кошмарнее, ещё невыносимее. Точно так же, как и тогда, страшны были не сами столкновения, а эффект домино, из-за которого линкоры вспыхивали один за другим. И точно так же, как и тогда, они сами оказали врагу эту любезность, встав чересчур плотно друг к другу. Только – только тогда в смертельной цепи замкнуло четырнадцать человек, а теперь – несколько сотен, быть может. Тогда это вело к смерти врага, теперь – к его безоговорочной победе.

У Сильвенио дрожали колени и саднили надорванные голосовые связки. Это повторялось из года в год, это было каким-то непрекращающимся ночным кошмаром в духе тех, что показывали ему Близнецы. Временная петля, замкнутая на одной-единственной повторяющейся точке: его бессилие, его дрожащие колени, его крики, его слёзы – и чья-то смерть, на которую он может только смотреть. Джерри, Хенна и её подчинённые, люди с той планеты, где ему пришлось переодеваться рабовладельцем, Ищущие. Теперь Мартин. Всё повторялось по кругу вновь и вновь. Должно быть, он и сам давно уже умер, и теперь пребывал в Чистилище, расплачиваясь этой нескончаемой пыткой за какие-то свои несметные прошлые грехи.

Дьявольски-рыжее пламя расцветало причудливыми гроздьями взрывов, и этот огонь, наверное, видел был из самых дальних уголков этого мира. Мира, которого некому было больше защищать; но Сильвенио не хотел это признавать, он отказывался в это верить. Он сгорал в этом пламени без остатка, он безотчётно молотил по стеклу и всё кричал "нет-нет-нет-нет", он плакал и выл, он разбил себе до крови лоб об стекло, не заметив, он бился в истерике – и умирал с каждой наносекундой вместе со всеми своими товарищами и друзьями, вместе со всеми, кого он когда-либо знал и любил. Он был там, в коридоре корабля Паука, перехваченный за горло чужими пальцами, чёрные дыры вместо глаз напротив, беззвучное "смотри" и неправильное сочетание зелёного с красным; он был там, на Хорвении, связанный острыми лесками по рукам и ногам, громкое "огонь" и безвольно свисающая из горы трупов ладошка последнего ребёнка последних местных аборигенов; он был там, на Данаре, удерживаемый горячими руками варвара, ослепительные голубые вспышки, жёлтый пиджак Атрия Джоза, самоотверженные лица и музыкальные голоса, прощающиеся с ним навсегда; он был там, на городской площади, раненый и слабый, угасающий солнечный взгляд, круглая сквозная рана в животе и храброе "я прожила отличную жизнь"… Он был там – одновременно везде, одновременно сейчас и всегда, он проживал заново каждый момент, каждую чужую смерть.

Ни одного корабля миротворцев не уцелело. Оба истребителя же каким-то чудом успели вернуться на базу. Почему чудеса всегда случаются с теми, кто этого не заслуживает?..

И тут Сильвенио как будто бы выключили. Резко, словно из него разом выкачали всю энергию, он рухнул на колени, прижимаясь к окну рассечённым лбом, и замолчал.

Стало невообразимо тихо. Тишина звенела в ушах, пульсировала в голове вместо мыслей, оковывала льдом вены. И в этой тишине, где-то глубоко-глубоко у него внутри, подняли головы некие жуткие, хищные демоны, разбуженные ещё Близнецами. Эти демоны пока ещё не дали о себе знать, но они уже проснулись: тишина в сознании послужила им лучшим сигналом. Что-то тёмное, что-то ужасное, что-то неправильное шевельнулось в нём – шевельнулось пока молча, но готовое в любой момент подать голос. Сильвенио ещё не чувствовал, ещё не знал, не догадывался ещё даже о существовании этого, как не догадываются порой люди, что живут на спящем вулкане. Всё, что он ощущал в тот момент… он ничего не ощущал.

На него нахлынула чистая, блаженно-тихая Пустота. И это казалось ему на удивление гармоничным. Ведь у мертвецов внутри должно быть пусто, верно?..

…Чужие голоса слышались, как через толстую подушку:

– Да ну, блин, это было так скууучно! Самая тупая и самая короткая драка в моей жизни. Кто этих хиппарей драться учил, мм? Испортили мне настроение на целый день своим идиотизмом!

Слова были вроде бы знакомые, но смысл от Сильвенио как-то ускользал. Быть может, это потому, что смысла теперь не было больше ни в чём?

– Кончай ныть уже.

– Ах, любовь моя, у тебя, должно быть, совсем к старости плохая память стала? Я уже говорил, что не надо мне указывать, сладенький, иначе я тебя прирежу. Я и так сейчас не в духе, так что, будь добр, заткнись.

Вместе с голосами приближались шаги: одни – тяжёлые и глухие, другие – быстрые и нервные.

– Эй, ты только посмотри на него! Бессовестно отлынивает от работы и дрыхнет, как ни в чём не бывало! Слушай, я начинаю думать, что Паук избавился от него сам, раз он такой бесполезный. В постели – хныкающее бревно, убираться и готовить не умеет, бегает медленно. Он мне надоел. Пожалуй, я его всё-таки убью.