Цветы в тумане: вглядываясь в Азию

В этом круговороте анонимного всеединства нет никаких привилегированных образов, никакой публичности и, следовательно, никакой рефлексии и политики. Есть только чистая прагматика действия: пропаганда мудрости, изначально заданной пониманию. Как эта мудрость, власть не является людям и не может быть оспорена, она недоступна даже обсуждению. Никто в Китае не может усомниться во всевластии Компартии, но о существовании последней в Чэнду напоминает разве что памятник Мао Цзэдуну перед бывшим зданием городского правительства, а ныне научно-техническим музеем. Образчик монументального агитпропа выглядит нелепо среди китайского хаоса, тем более что автор по неопытности перегрузил свое творение идеологическим содержанием: председатель делает шаг вперед и одновременно вытягивает перед собой руку, то ли сослепу шаря перед собой, то ли указывая самому себе цель, куда ему идти. И то правда: идущий праведным путем, говорили китайские мудрецы, «подобен слепцу без посоха».

Люди в городе, словно два плана Хаоса, живут порознь и все же сплющенные в одно массовидное, родовое (в смысле избыточного и порождающего начала), роевое тело. Это тело столь же полое, все в себя вмещающее, сколь и полное, имеющее в себе все, «чем богат мир». Не-сущее как несущее все в себе. Секрет китайского общежития, китайское live and let live заключается в способности безотчетно общаться на ощупь, как младенец приникает к матери, еще не понимая, что у него есть мать. И чем теснее такое родство, тем меньше его сознают.

«Народ – вода», – говорят в Китае. Плавный, неспешный поток людей и машин на улицах действительно подобен течению реки, которое нельзя ни ускорить, ни замедлить: вот где воспитывается знаменитая китайская связка терпения и довольства. Один мой знакомый мастер ушу считает лучшим проявлением истинного мастерства, гунфу, способность как бы плыть в людской толпе, незаметно оттесняя окружающих в сторону. В местах, где людская масса скапливается и застывает – в очередях, в автобусах, поездах и проч., – жизненное пространство завоевывают, понемногу утесняя соседа, причем захватчик неизменно смотрит в противоположную сторону, на его лице написано полное бесстрастие. Не забудем: прозрение в Китае – это искусство невидения.

Люди бесстрастны, когда «все идет своим чередом». В китайской жизни вообще-то никто ничего не должен делать, но все должно делаться само и по возможности так, чтобы никому нельзя было приписать ответственность за происходящее. Спонтанность события – вот китайский идеал и подлинный апофеоз естественности. Даже уличные регулировщики в китайских городах, хоть и стоят на каждом перекрестке, без смущения созерцают царящий вокруг них хаос, не пытаясь навести порядок. Много раз я наблюдал, что их попытки как-то упорядочить уличный поток приводят к противоположному результату. Человеческие частицы потока редко выясняют между собой отношения, но, если припрет, делают это в самой грубой форме, часто сразу лезут в драку, ведь уличенный в посягательстве на жизненное (телесное!) пространство соседа рискует «потерять лицо». Нет большего унижения для китайца, чем сорвать с его лица равнодушную мину. Все же желание отдаться течению жизни предопределяет общую атмосферу благодушия и умиротворенности. (Мне рассказывали, впрочем, что во времена революционных конвульсий напряженности было куда больше, и за чрезмерно пытливый взгляд на улице могли сразу дать в морду.)

Верх чувствительности совпадает с отрешенностью от внешнего мира: таков секрет китайской мудрости. То и другое сходится в главном принципе китайского быта – обходительности. Кажется, в чэндусцах оба с виду несовместимых качества китайской толпы – погруженность в себя и учтивость – развиты в максимальной степени. Что и оправдывает их репутацию людей «умиротворенных и возвышенных». В тени храмов и парков они готовы часами сидеть на низких бамбуковых стульчиках – любопытная особенность местного быта – и мирно болтать, потягивая зеленый чай из высоких узких стаканов. Это тоже плоды «воспитания хаосом». Ведь хаос есть нечто между-бытное, неисчерпаемый резерв событий (древние даосы говорили «волшебная кладовая»), нечто бездейственное. Хаос дает отдохновение в само-отсутствии и освобождает от тягот знания. Жизнь в хаосе легка и непринужденна. Что же удивляться тому, что монастыри в Китае давно превратились в места массового отдыха, где наставления только примешаны к развлечениям.

Чэндусцам очень нравится, когда, к примеру, в главном даосском храме города из подстриженных кустов выложены знаки восьми триграмм и надпись: «Дао следует естественности». Красиво и поучительно! Войдя в боковую калитку в монастырской ограде, попадаешь в парк, а оттуда выходишь на «культурную улицу», застроенную – домами в старинном стиле. Праздность, культивируемая в храмах, совершенно естественно переходит в развлекательную прогулку.