Цветы зла

Странное что-то тут (с этой стороны границы) написано. Безусловно, «Предисловие» переводчика у Шершеневича было данью советской цензуре. Осуждая работы Вячеслава Иванова и Эллиса (оба идеально знали французский… но, похоже, статья Брюсова-Аврелия от 1904 года послужила источником информации: а вот не знает Эллис французского, с подстрочника лепит! Что за четыре год можно язык и выучить… — а вот нельзя!) Какая разница: Эллис в эмиграции, Вяч. Иванов тоже, да и Бальмонт там же (это Шершеневичу и теперь зачесть надо — он писал о тех, кому ничто не грозило, значит — не сочинил ни одного доноса. Даже имен уничтоженных советской властью в этих списках нет (Н. Гумилев, Б, Лившиц, В. Тардов). Его руки чисты… а перевод вышел лишь через 65 лет после его смерти.

О ранних переводах А. Панова и Арс. Альвинга Шершеневич, видимо, не знал. Он считал свой перевод «самым полным». Самым полным он не был — но и парижский перевод Адриана Ламбле, о котором ниже, был по полноте таким же. «Самые полные» переводы появились у нас в 2000-е годы, но не о них сейчас речь.

Среди четырех полных переводов Бодлера на русский язык затесался пятый. Шершеневич о нем, похоже, не знал, а вот Адамович знал совершенно точно. Ибо отрецензировал его довольно пространно в той самой, упомянутой выше, статье. В России этот перевод почти шестьдесят лет оставался неведом.

…В № 1 журнала «Москва» за 1986 год Иван Иванович Карабутенко опубликовал более чем сенсационную статью: «Цветаева и „Цветы зла“», где полумиллионным тиражом возвестил urbi et orbi о нахождении неизвестной книги Марины Цветаевой — «Цветы зла» в переводе Адриана Ламбле, Париж, 1929. Отчего это книга Цветаевой? Оттого, что Адриан Ламбле не мог быть никем, кроме Марины Цветаевой. Доказательства? Да ведь каждому известно, что император Адриан был любимым императором Марины Цветаевой, а кафе Ламблен в Париже (или не в Париже, но это не важно) было любимым кафе Марины Цветаевой (или не Марины и не Цветаевой, но это не важно) и именно там она переводила на русский язык Бодлера (или Лебедева-Кумача на французский, но уж это совсем не важно)… Словом, И. И. Карабутенко неоспоримо доказал, что Адриан Ламбле — это Марина Цветаева! Какие еще доказательства? Так вот же вам! Никакого француза по имени Адриан Ламбле не было, потому как быть его не могло никогда!

Какие бы бы то ни было доказательства после этого — избыточны.

Есть, понятно, и косвенные аргументы, но разве они нужны? Аргументы Карабутенко, наподобие совпадения рифмы в первой же строфе «лампы-эстампы» переводов Ламбле 1929 года и Цветаевой 1940 года («Плавание»), ни малейшей критики не выдерживают: оригинал сам «диктует» рифмы, а тут еще и рифменная пара просто взята у Бодлера. Еще одним важнейшим доказательством своей теории считает И. Карабутенко тот факт, что ни о каком Адриане Ламбле лично ему, И. Карабутенко, ничего не известно Об этом уже сказано, и нечего повторяться. Это, в конце-то концов, аргумент неопровержимый, господа!

А. Саакянц, ответившая на сочинение Карабутенко в № 6 «Вопросов литературы» за 1986 год (тираж, увы — лишь 15 тысяч экземпляров) убедительно доказала, основываясь на тех же цитатах из перевода Ламбле, а главным образом — на фактах биографии Цветаевой, что вся сенсация — мыльный пузырь (впрочем, Н. Попова в № 8 «Нового мира» за тот же год пламенно поддержала Карабутенко). Но…

А. Саакянц справедливо посмеялась над тем, что Карабутенко назвал принадлежащую ему книгу уникальной. Однако не зря ей пришлось пользоваться в своей статье лишь теми цитатами, которые милостиво привел в своем творении Карабутенко, цитировавший — видимо, на свой вкус — строки пободлеристей. Отчего-то она оставила без внимания поистине комичные совпадения текста Ламбле с неоконченным переводом В. Левика, выполненным в 60-е — 70-е годы (почему тогда Левик — не Ламбле?..) Ответ прост: специалисту по русской поэзии (не только одной А. Саакянц) традиционно, никогда нет ни малейшего дела до истории русского поэтического перевода.