Цветы зла

– Нет, ты все-таки фрукт. Я догадывалась, что все ученые – фрукты, но чтобы до такой степени, – Мария Ивановна посмотрела тепло.

– Ну, фрукт, а что?

– Да то, что ты мнишь из себя бог весть кого, а с людьми обращаться не умеешь и вечно выпячиваешься. Этот несчастный Святослав Валентинович два раза порывался уйти...

– Что есть, то есть. Нет у меня обходительности, все-таки восемь лет на геологоразведке проработал, а там восемьдесят процентов рабочих – бывшие зеки...

Евгений Александрович замолчал, вспоминая горы, разведочный поселок на перевале, штольню.

– Значит, договариваемся: с людьми буду работать я. А если сочту нужным, буду подпускать тебя с твоей солдафонской прямолинейностью и площадным юмором.

– Ты будешь работать с определенными людьми. С гангстерами, владельцами магазинов и ресторанов. А с остальными буду работать я.

– Идет, – согласилась Марья Ивановна, стараясь представить владельца ресторана Эгисиани.

– Что будешь делать завтра? – Евгений Александрович догадался, о чем думает женщина.

– Ты, узурпатор, спрашиваешь меня об этом? – Марья Ивановна забыла, что, Смирнов предложил вести расследование в духе соцсоревнования.

– Да, я узурпатор, спрашиваю тебя об этом, потому что я знаю, что буду делать завтра.

– Я еще не решила, кого назначить убийцей... Разве этого Эгисиани? Он мог намеренно устроить этот спектакль с топкой камина...

– Хочешь поехать к нему?

– А что? Грузины мне всегда нравились. Правда, меньше научных сотрудников, но все равно нравились.

– Из-за того, что они не считают, сколько тонн дезодорантов для туалета покупают их жены?

– Я думаю, что они считают – рассмеялась Марья Ивановна. – Все мужчины, неуверенные в завтрашнем дне, считают, сколько жены потратили на косметику и бытовую химию.

– Я куплю тебе завтра упаковку дезодорантов и всяких там кривошеих уточек для унитаза.

– Ни в коем случае! Я знаю, ты купишь самое дешевое, и наш дом будет пахнуть ароматизированным хозяйственным мылом. И не только дом, но и я сама. А ты хочешь, чтобы я пахла хозяйственным мылом?

Смирнов подсел к супруге, склонил голову к ее плечу и медленно втянул в себя воздух. Сознание его помутилось – Марья Ивановна пахла божественным женским естеством и еще чем-то, очень тонким и загадочным. Чтобы прийти в себя Евгений Александрович прикусил мочку ушка женщины. Сережка с маленьким изумрудом, так идущим к ее зеленым глазам, оказалась меж его губ. Губы обхватили сережку и призывно затеребили.

– Отстань, сегодня ни-ни! – отстранилась Марья Ивановна.

* * *

Эти "ни-ни" начались к концу медового месяца. Три недели Евгений Александрович и Мария Ивановна проводили в постели большую часть суток. В начале четвертой недели Смирнова начал себе говорить: "Сегодня ни-ни, сколько можно?" Марья Ивановна прочувствовала мысли супруга и начала издалека:

– Ты знаешь, что мне по этому поводу говорила мама?

Мама у Марьи Ивановны была неординарная. С молодых ногтей она учила свою дочь быть женщиной.

– Интересно послушать... – пробормотал Смирнов, пытаясь представить себе покойную тещу.

Смирнову везло с женами, но с тещами – никогда. Первая его панически боялась и называла на "вы". Вторая была противной на вид и к тому же въедалась в душу не менее противными инквизиторскими глазами. Третья разводила дурно пахнувших норок и время от времени просила их свежевать. Четвертая, почти одногодка, была ничего себе, но шляхетской высокомерностью и наговорами успешно подменяла, несомненно, женский к нему интерес. Но пятой – умной, подготовившей для него прекрасную жену, да к тому же еще покойницей – Бог его просто одарил.

– Так вот, мама моя говорила, – продолжала Марья Ивановна, – что муж должен постоянно хотеть жену и потому она не должна бежать в постель по первому его требованию.

– Ну, знаешь, эдак можно и заместительницу заиметь.

– Ты думаешь, у меня может быть заместительница? – сузила глаза Марья Ивановна.

– Нет, не может! – чистосердечно ответил Евгений Александрович.

– Так вот, – улыбнулась женщина, – мама говорила, мм... – впрочем, ты любишь натурализм – что не стоит осушать до скукоживания простату и яички мужей, потому что опустошенные мужья бегут из дома, так же резво, как и их...

Марья Ивановна запнулась, подбирая слово.

– Антонимы, – не вполне удачно подсказал Смирнов.

– Да... – поворошила его волосы супруга.

– Так, что, ты предлагаешь жить по расписанию? С девяти до десяти пятнадцати в понедельник, среду, пятницу и воскресение?

– Нет, конечно. Я предлагаю тебе игру, в которой я буду играть роль не безотказной и безликой подстилки, но роль дамы твоего сердца, твоей возлюбленной, радостей которой тебе надо будет добиваться постоянно...

– Я так не смогу, – скис Смирнов. – Я – не Петрарка. И не Дон Кихот из Ламанчи.

– Сможешь со временем, я тебе помогу. Ну, если совсем невтерпеж станет, ты ведь меня изнасилуешь?

Лицо Марьи Ивановны осветилось слабой, но весьма многозначительной улыбкой.

– Это другое дело, – протянул Евгений Александрович. И решив, что многозначительность улыбки, включает в себя поощрение, посмотрел на женщину по-хозяйски плотоядно.