Цвингер

Лера — та рассказывала! В очередной раз демонстрировала, что она — над нормой. Бэр вот не мог связать двух слов. Он побывал во рву. В другом, не в Бабьем Яру. Но одинаково раздевали и расстреливали и в Яфеевке, и на Бронной горе, куда вывезли брестское гетто, и в Жабинке, где (читали они в архивной рукописи) …

…расстреляли восточников и где какая-то спасительница из местных успела увести из-под расстрела детей Песи и Гольдфарбов. На следующее утро был я на том месте и видел на траве и на ветвях разорванную женскую и детскую одежду. Едва присыпанная землей яма вздулась, большая трещина легла по диагонали, а посередине пенилась кровь, которую тяжесть земли поднимала по трещинкам вверх.

О Белзеце. О душегубках Треблинки. О забитых дубинками в Литве, о повешенных вверх ногами в Понятове. О расплющенных танками в Кривом Роге. О сброшенных в шахту в Краснике. О затравленных собаками в Ясеноваце. О запытанных в Штутхофе.

Кнут! Сверло в живой череп! Паяльные лампы! Ледяные ванны!

Найди, что способен, Вика, разлепи уста слов, засыпанные землей.

Бэр: «Я сам писать не могу. Могу вот только печатать чужое вот. По крохе разыскивать, восстанавливать».

Значит, за них пусть выскажутся документы. Найденные в спецхранах, отреставрированные, с восстановленными купюрами.

Кому судьба готовить их, сопоставлять, вести поиск? Чей это долг?

А чей же, как не мой, сказал себе Виктор.

Сказал… и унесся мыслью куда-то в иную степь. С речью Лёдика в руках добрел до чугунного барьера. На решетке у соседних дверей хлопало и моталось одеяло в резкую шотландскую клетку. Клетка сочетала в себе равное количество красного, зеленого, желтого и синего. Виктор думал, до чего неприятно, когда всего в смеси поровну, ни один цвет не подчеркнут, ни одно сочетание не выделено. Результат агрессивный, давящий. То ли дело, когда есть цветовая доминанта. Когда понятна идея и виден вкус. Тогда это искусство.

А звонок Жабовой Змейки прост и груб, как вот эта шотландская клетка. Даме из «ЗоЛоТа» плевать, до чего Виктору сейчас несладко. Ей бы только интерес к своему товару раздуть.

Впериваясь в печатный лист, но не видя написанное, Виктор следил, как в волшебной коробочке памяти разворачивается рельефный, полный запахов, звонкий эпизод. В годовщину Бабьего Яра в сентябре шестьдесят шестого Симе и Лере было по пятьдесят три, Вике восемь. Внучонок был им сыном. Наконец обретя покой, наново обустроив дом, дождавшись из всех пленов и после всех геройств живого и даже не израненного мужа, Лера получила вдобавок ко всему еще и от дочери «на поиграться» розового Вику — новенького ребеночка, благодать!

В те годы Лера цвела даже ярче, чем в молодости, с ладной фигурой, сияющей кожей, пышными волосами, с медным браслетом (один целитель в Пуще-Водице продавал от давления) почти у локтя на округлой руке, в присланной с оказией бруклинским кузеном двойке цвета «яффский апельсин» и с янтариками на шее. Она чудесно выглядела, Лера, когда выплыла в коридор встречать распаренного, в багровых пятнах на щеках Лёдика и вялого, окаменевшего мужа.

В доме готовили обед. Две поздние мухи не упаслись от Лериного полотенца. На паркете лежали их тихие тела. Пахло варившейся кукурузой, видимо, последней в этом сезоне. Вика как раз размышлял — свистнуть ли с блюда нежный ломоть огурца или будет заметно.

Поняв, что с ними было, Лера осадила Лёдю и Симу на диван, внесла с кухни нарезанную селедку и полбутылки «Столичной», бедром к дивану двинула круглый с гнутыми ножками стол. Вика тут же внырнул под низ и из-под бахромистой скатерти впиявился ухом в голоса, добела раскаленные волнением, ненавистью, бедой. В комнате множились гости, стайками, куча незнакомых. И хотя Вика не понимал трех четвертей разговора, эмоция перетекала, накал передавался, и сердце дико скакало в середине его цыплячьей груди, аж стискивало гортань.

Примерно так же перебрыкивало это сердце и сейчас, в Милане, на чугунной балюстраде, при мысли, что, может, записи деда об этом вечере сегодня выставляются на аукцион неожиданно прорезавшейся болгаркой.

А если болгарка не перезвонит?

Почему не перезвонит, урезонивал себя Вика. Ей ведь выгодно перезвонить. Единственный покупатель, с которого можно будет содрать любую цену, — именно он, Виктор. А он уплатит и наконец прорвется в кулисы истории, до сих пор известной только по скудным отчетам!

А вдобавок (чем не шутит черт) вдруг ему откроется, какую же ему самому полагалось бы носить, вместо Зимана, фамилию.

Вдруг у деда там указано, кто был в действительности его, Викиным, никогда не существовавшим или же испарившимся как призрак отцом?