Цвингер

— «Альпийские стрелки» — это, Марко, туда берут только генуэзцев… — вставляет Джанни.

— И они ходят в шляпах с перьями потом всю жизнь, — поддакивает Виктор.

— Да. Им было на троих лет двести. Румяные, бородатые. Я тогда написала, что по традиции итальянцы не носят бород. Бороды в Италии воспринимаются как художественно-поэтическая неухоженность или дань уважения Фиделю. Точно как усы почти всегда — коммунистические, в память Сталина.

— За исключением моих усов, которые я ношу в память Плетнёва.

— Которые ты не носишь, а носил. Сбрил зачем-то, ты заметила, Наталия? Я как раз только что заметил.

— Точно, сбрил, забыл.

— Зачем? — вдруг вскрикивает Джанни.

— Что, сбрил?

— Нет, зачем она волокла за собой Марко?

— Думаю, просто заехать в Форте карту отдать.

— А я думаю, хуже. Испугалась, что зашла далеко. Что ты скумекаешь — бумаги бабушкины украла. Хищение. Похищение человека. Взлом. И шантаж. Это серьезная уголовка. Тогда она решила шантажировать дальше. Выменивать нашего Марко на безнаказанность для себя.

— Себя и своего подонка.

Наталия еще крепче стискивает Марко. Тот, как умеет, борется за жизнь. Джанни со смехом расцепляет ее руки. Марко, вывинтившись от сумасшедших родителей, летит через весь ресторан смотреть аквариум.

Надо ему что-нибудь заказать. Если б согласился на пармскую ветчину или на брезаолу. Но Марко непрост, клюет только на жареную картошку, а картошку сейчас жарить некому, повар ушел.

Решение найдено сообразительным трактирщиком: шоколадное мороженое. И высокий стакан с кока-колой.

— Ну, невезучий, несчастный ты мальчик, Марко, — говорит ему трактирщик. — Кормят тебя шоколадным мороженым, бедный парень.

— Да, у Любы тоже бедный парень ее друг, — в ответ выпаливает Марко. — Povero uomo. Она меня к povero uomo везти хотела. Его тоже шоколадное мороженое заставляют? Люба даже смеялась. У них все бедные люди там богатые. Только одни богатые приходят, сказала Люба, к поверо омо, бедному человеку. Он миллионер. И мы с Любой здорово смеялись над этим.

Никто не вслушивается в болтовню, потому что на майку Марко валится глыба мягкого шоколада, а запасную майку Джанни ему не взял.

— У меня есть, возьми, Джанни, в багажнике, там не заперто, — соображает вдруг Наталия. — Только там еще мокрое купальное пончо из бассейна, так его не бери.

— В общем, у нового дружка Любы, у этого Николая, которого она завела в Италии, возникла богатая идея вытрясти из Виктора дрезденские тайники, — подводит итог Джанни, которому они, поедая луниджанские лепешки с белыми грибами, терпеливо и последовательно все наконец рассказали. — Они не понимают, что из Виктора вытрясти ничего невозможно.

— А может, по цепочке вышли на последышей наци? Кого-то поумнее себя? И те затребовали фотографии и рисунки. Сказали, хорошо заплатят. Затребовали от Любы карту — ту самую, немую. По карте собрались искать еще клады, монеты, сокровища, — кивнув, гадает Нати.

— Драгоценные мелочи из «Грюнес Гевёльбе», — подхватывает Виктор. — Вот это вероятно. А были ли наводки из Конторы, — продолжает он, — это Бэр через своих информаторов проверяет сейчас. У нас есть один полезный полковник запаса, работал в Пятом отделе КГБ, а теперь работает в Отделе новейшей истории РПЦ Свято-Тихоновского гуманитарного университета.

— А вам непременно надо с такими типами связываться?

— Да, непременно, Джанни. Нас самих пускают читать только те рукописи и документы, которые в архивах следственных дел. И то читать, а не публиковать. А что в оперативных подборках, и что в отчетах оперативного наблюдения, и что в материалах оперативной разработки, доступно только через чекистских архивистов… Только они имеют доступ к документам высшего сорта. Потом подробнее расскажу. Так дальше к теме. Я лично считаю, это не ватрухинский след. Но, не исключаю, это след оболенский.

— Какие такие Вартатуски Поленски? Футболисты?

Виктор кратко посвящает Наталию и Джанни в историю с аукционом по Ватрухину и в историю с Оболенским. Насчет всеядного Хомнюка, которому все на свете надо. Вот нынче потребовалась для поднесения правительству Эстонии библиотека Ивана Грозного и весь архив Петра Оболенского в придачу. И Хомнюк из-за того матерится на весь «Франкфуртер Хоф», на официанток страх нагоняет.

— Ишь, ввадился козел в огород, — пропела фальцетом Ираида с того света. — Бумажки Оболенского ему надобны. Вслед за яйцами ювелирными да сервизами герцогиниными. Национальная гордость великороссов. Чем там гордиться, в том архиве, не понимаю. Сплошные сплетни про сифилис и карточных шулеров. Такое болтают о высшем обществе, как будто пятьдесят лакеев, сгрудившись, писали неделю.

— Да, — отвечал Ираиде Вика. — Оно конечно, но Хомнюку виднее… Мы рады были бы его порадовать, однако копирайт, к сожалению, не позволяет.

Когда же обсуждение от Хомнюка переходит к варианту с реконструкторами, Джанни встрепенывается.