Цыган

— Этого, Настя, как ты знаешь, я меньше всего боюсь.

— Ну, а если нет, то входи, посидим у меня и доспорим с тобой до конца. Комната у меня отдельная, и никому мы мешать не будем. У меня, кажется, и бутылка вина есть. Не откажешься?

— Стакан вина я бы сейчас выпил.

Почти совсем беззвучно отворились и затворились заботливо смазанные хозяйкой в петлях подсолнечным маслом одна, другая и третья двери, пробрунжали под шагами половицы, и щелчок выключателя донесся из-за перегородки с другой половины дома. Из-под двери, плотно прикрытой на ту половину дома, просочились, разбавляя темноту передней комнаты, оранжевые лучики, прихватив на подушке кровати и все еще обуреваемое страстями минувшего вечера, дергающееся бровями и губами лицо спящей хозяйки, и угол желтой цветастой шторки, за которой лежала на своей кровати та, другая женщина, ее временная квартирантка.

Перегородка, которой разделен на две половины дом, совсем тонкая и даже не саманная или же набивная, а дощатая, всего в две доски. И на хозяйскую половину дома из-за нее слышны не только шаги в другой комнате или как отодвигаются и скрипят стулья, но и разговор, даже если там говорят не громко. И только если там начинают говорить совсем тихо, услышать что-нибудь можно, лишь приподняв голову от подушки.

— О чем же, Настя, мы еще должны доспорить с тобой?

— Ты, Будулай, не улыбайся, как будто не знаешь. Конечно, ты у меня сегодня гость, а хозяева гостям всегда должны только самые ласковые слова говорить, но на это у нас еще будет время. Что-то ты сегодня показался мне слишком добрым, Будулай.

— А каким же, Настя, по-твоему, должен быть защитник на товарищеском суде?

— Я уже сказала, чтобы ты не улыбался, я не собираюсь шутить. Ты здесь человек сравнительно новый и еще не успел как следует людей узнать.

— Люди, Настя, везде — люди.

— Вот, я же и говорю: ко всем добрый. А он к тебе тут же на шею скок и — вези. Да еще и погоняет: тебе за это зарплату платят.

— Не к каждому слову надо придираться, Настя.

— А я бы на месте нашего товарищеского суда передала дело в настоящий суд, чтобы отобрали у нее детей.

— Если бы, Настя, у тебя были свои дети, ты бы не решала это так быстро.

— У меня их, может быть, вообще не будет.

— Это почему же? Ты еще совсем молодая.

— Ну, а если будут, я их не стану на чужих людей бросать.

Молчание, наступившее после этих слов за стеной, так затянулось, что постоялица, приподнявшая голову на кровати за шторкой, устала ждать и опять опустилась на подушку. Наконец виновато заискивающий голос сказал:

— Я тебя не хотела обидеть, Будулай. Это как-то нечаянно вышло.

— Я, Настя, знаю. Ты говорила, что у тебя найдется что-нибудь выпить?

— Ох и дура же я! Вот тебе и хозяйка!

За перегородкой прошелестели шаги, скрипнула дверца шкафа и тихонько звякнуло о стекло бутылки стекло стакана.

— А почему же только один стакан?

— Не хочу, Будулай. Я сегодня почему-то и без этого как пьяная. Ты наливай себе, а я лучше схожу во двор из колодца холодной воды напьюсь.

Она вышла во двор и, погремев там у колодца цепью с ведром, вскоре вернулась, не очень-то беспокоясь о том, чтобы сделать все это без стука, а скорее наоборот, двигаясь резко и быстро, без всяких предосторожностей открывая и закрывая двери. Но хозяйка ее, как и предполагала Настя, не обнаружила ни малейших поползновений к тому, чтобы проснуться. Даже ни на секунду не прервался густой мужской храп, как из решета рассыпаемый хозяйкой по дому.

— Ты мне так больше про Ваню ничего и не рассказал, Будулай. А ведь я ему не кто-нибудь, а, получается, тетка, его родной матери меньшая сестра. Какой он? Совсем уже большой? Я же так его и не знаю. Я и Галю только по песням помню — ну сколько мне было тогда?!

— Четыре года.

— На Галю он похож?

— Как тебе сказать?.. Немного, должно быть, на нее, немного на меня. А вот уже здесь мне иногда стало казаться и что-то совсем странное. Ночью, когда его вспомню и вдруг так ясно услышу его «честное комсомольское», и как он при этом повернет голову, и вот так сделает рукой, мне начинает казаться, что он похож и еще на кого-то.

За перегородкой бурно спросили:

— На кого? На эту женщину, да?

— Ты, пожалуйста, потише, Настя, а то хозяйка твоя и правда может проснуться.