Цыганочка, ваш выход!

– А что… часто бывает?..

– Тю! – сквозь зубы по-мужски присвистнула Симка. – Думаешь, я одна такая лихая?! Бегут девки-то… а их ловят! Вот мы года три назад под Медынью стояли, так там другой табор подошёл, не помню чей. И у них сразу две красотульки скованы были! Одна, как я, в састэрах, а другая – с вот такущей цепью! Гремела ей на весь лес, когда вместе с нами у костра плясала! Спрашиваю – давно ли поймали? А она мне: «Уже полтора года эдак хожу…» Они потом уехали, я так и не узнала: забожилась она батьке в церкви или всё-таки своего парня дождалась…

– Боже мой… – чуть слышно пробормотала Мери, отворачиваясь. Симка сочувственно посмотрела на неё.

– Я тебе так скажу… пойди до Сеньки. Бог уж с ним. Скажи, что выйдёшь за него, он со счастья лопнет! Хоть в кои веки погляжу, как он улыбается, чёртов сын…

– Не смогу, – помолчав и не сводя взгляда с речной глади, медленно сказала Мери. – Может, ты права, но… не смогу. Не из-за него. Я вот здесь не смогу. – Она коснулась ладонью груди и повернула к подруге мокрое лицо. – Не смогу счастливой ходить, пока ты возле меня несчастная… Я подожду. Я уверена, Беркуло со дня на день будет здесь! В один день с тобой мужними станем!

Симка недоверчиво улыбнулась и бросилась подруге на шею.

* * *

К изумлению Нины, Наганов не появился на Солянке ни на другой день, ни через неделю, ни месяц спустя. Первое время Нина ждала его каждый вечер, надевая последнее приличное шёлковое платье и накидывая на плечи невероятно красивую манильскую шаль с кистями, оставшуюся от матери. Наряжалась она скорее для собственного спокойствия: казалось, что, одетая как для выхода на эстраду, она сможет держать себя с поклонником более непринуждённо. Но время шло, дни бежали за днями, пришла весна, в гостях у Нины уже побывали все цыгане с Живодёрки, кроме Мишки Скворечико и его жены, а Наганов всё не показывался. Сначала Нина не знала, что и думать, потом успокоилась: «Я ему разонравилась, верно… Ну, и слава богу».

Он появился совершенно неожиданно в мае, сразу после праздников, в один из тёплых вечеров, когда за окном грохотала первая, свежая и яростная гроза. Розовые вспышки резали небо над Таганкой, всполошённо металась молодая листва под окнами, грохот сотрясал крышу, а в кухне дома Петуховых в унисон грозе бушевал скандал.

– …И нечего тут своих гимназисток приводить! Они по общему колидору ходют, в чужие квартиры трезвонют, а у меня внуки спят! – воодушевлённо орала Охлопкина, потрясая погасшим окурком над разводящим пары примусом. – Я уж к домкому ходила, и он мне сказал, что никаких таких правов ты на коммерчество не имеешь, лишенка проклятая! В следующий раз я их с лестницы спущу, задом двери откроют, институтки хреновы! Будут они мне ещё за стенкой роялью греметь! И песни всё не классовые, а самые что ни есть контровские!

– Дорогая моя, у вас пепел с бычка падает в щи, – хладнокровно парировала Штюрмер, растирая в кастрюльке серую муку с водой для клёцек. – А девочки мои входят и выходят по стеночке, в отличие от вашего супруга! Третьего дня промахнулся дверью, завалился ко мне пьяный как зюзя, ткнулся мордой в инструмент – там даже трещина осталась! А это, между прочим, беккеровский рояль! И уж во всяком случае, стоит дороже морды вашего Никишки! А Фредерик Шопен, чтоб вы знали, был предводителем польского пролетариата и геройски погиб в борьбе с буржуазной гидрой во время последних событий! Странно, что вам не нравятся его ноктюрны… Ниночка, что с вами, вам нехорошо?

– Ничего, Ида Карловна, это я чихнула… – Нина, отвернувшись, как могла давила смех.

Охлопкина подозрительно переводила сощуренные глаза с одной на другую. Покосилась на поэта Богоборцева, который яростно ковырялся в своём примусе, называя его «паразитом» и «тунеядствующей сволочью». Потом, поразмыслив, заголосила снова:

– А тут ещё снова это цыганьё с рынка припёрлось! Хорошо, что я хоть бельё успела с верёвок посдирать, а то б ни белья, ни верёвки, а в ответе кто?! Рубец в кухне сожрали, почти целый кастрюль был, не успела я оглянуться! Нинка, тебе говорю! Чтоб не смела больше родню табунами приводить, другим разом в домком пойду да…

– А вот я тебя сейчас, курва, мордой в твои щи воткну – а потом шлёпай в домком, жалуйся, – не повышая голоса, пообещала Нина. – Моей родне тряпки драные не нужны, а рубец твой Вовка ночью съел. Он растёт, а ты его впроголодь держишь. И сама рубец с гостями под водку трескаешь, потаскуха переулошная!

– Да ты!.. – взвыла Охлопкина, бросая окурок и хватая поварёшку. Нина, обернувшись, в упор посмотрела на неё, недобро сощурив чёрный глаз.

– Гражданки, гражданки! – забеспокоился Богоборцев, отставляя примус и поднимаясь. – Здесь, знаете ли, кипяток, керосин, дети… Тётка Феня, я тебя когда-нибудь, честное слово, в окно выброшу! Нина, да хоть вы не связывайтесь! И рубец не Вовка съел, а я! Ночью впотьмах не разобрался!

Но поварёшка уже взметнулась в воздух, Охлопкина с утробным воем ринулась в атаку, Нина вцепилась ей в волосы, а коленкой ловко пнула в живот. И в этот миг увидела стоящего в дверях кухни Наганова.