Цыганочка, ваш выход!

– Неужели?! – вскинулась и Коржанская. – А вот представьте, когда мы брали семью Стехова, его жена пыталась совать моим чоновцам вот такой шмат сала и бутыль самогона! «Детей отпустите, ребятки, договоримся!» Самогон, который, между прочим, гонят из зерна! Голодающие, чёрт их возьми! А у них под полом мы нашли сотню царских червонцев да ещё бриллиантовые цацки! Их ведь нужно ещё как-то переправлять в уезд, а у меня все верные люди ранены! А то, что вы взяли в Бессветной, – деньги, золото, оружие?! Думаете, это умирающие с голоду их прятали?! Кого мне теперь отправлять в Новочеркасск с этими ценностями? Ваших бойцов, которые спят и видят, как бы смыться в свои станицы поближе к бабам и самогону?!! Вы сами случайно не из этой местности, товарищ комполка?!! Вам ещё не приходили мысли о том, чтобы…

– Товарищ комиссар!!! – заорал вдруг Рябченко так, что зазвенело оконное стекло, и кулак командира полка с треском опустился на столешницу. Стол жалобно крякнул и просел на один бок. В комнату заглянули и тут же спрятались испуганные рожи красноармейцев. «Наган» Коржанской пополз по накренившемуся столу, и комиссар едва успела поймать своё оружие. Вкладывая его в кобуру, она сдержанно сказала:

– Простите меня, Григорий Николаевич. Я вспылила… Да и стол мы с вами, кажется, всё-таки добили.

Рябченко невесело усмехнулся, снова отошёл к окну и долго молчал, оперевшись обеими руками о подоконник. Коржанская пристально смотрела ему в спину. Словно чувствуя этот взгляд, комполка негромко сказал, не оборачиваясь:

– Мне доложили, что банда Цыгана опять объявилась. Того самого, которого вы гоняли по Херсонщине. Зря мы надеялись, что его застрелили тогда…

– Да, я тоже об этом слышала, – сквозь зубы, с досадой процедила Ванда. – Мы его тогда всё же здорово потрепали, положили почти всю банду, а он, сукин сын, опять ушёл! – Она принялась широкими шагами мерить комнату. – Действительно, товарищ комполка, пора уже с ним кончать!

– Кстати, Ванда, у вас нет сведений, в самом ли деле он цыган или это просто кличка?

– Не знаю, – задумчиво сказала Коржанская. – Говорят разное. Наверняка даже люди из его банды не знают, по крайней мере те, кого мы допрашивали. По физиономии, кажется, чистокровный цыган… Но может оказаться и евреем, и бессарабцем… Как только получу подкрепление из уезда, подумаем, как с ним лучше покончить… если, конечно, он ещё не ушёл в Крым. И закончим на этом, пока мы всё в этой комнате не переломали. Но имейте в виду, вы меня ни в чём не убедили.

Рябченко усмехнулся, потёр о штаны разбитый кулак и направился к дверям. Коржанская между тем, перегнувшись через подоконник, вслушивалась в шум и гам, доносившийся от станицы.

– Кажется, это цыганки там так орут? Те, которые сегодня приехали? Вот кого было бы неплохо расспросить про Цыгана! Они-то должны знать! А это действительно ваши знакомые? Мне сказали, что они вам чуть не на шею сейчас кидались при встрече!

– Да… знакомые. – Рябченко обернулся с порога. – Они спасли меня год назад. И парень из этого табора воевал у меня ещё на Кубани. Очень хорошие люди, товарищ комиссар.

– То есть нынче вечером вы в таборе? «Эй, ямщик, гони-ка к «Яру»?» – не удержалась Коржанская.

– Очень бы хотел, – не замечая насмешки, задумчиво сказал Рябченко. – Но никак не успеваю. До свидания, товарищ комиссар.

Хлопнула дверь. Оставшись одна, товарищ Ванда достала кисет с махрой, быстро и умело скрутила солдатскую «козью ножку» и некоторое время молча курила, стоя у темнеющего окна. Затем выбросила в кусты окурок и, подойдя к открытой двери, крикнула:

– Чернецова и Харченко ко мне! Живо!

– Да, и живой-здоровый, говорю тебе! – в который раз повторила бабка Настя, прилаживая над костром котелок и поглядывая на сидящего возле шатра внука. – На мой взгляд, и не изменился командир твой! Верно, придёт вечером в табор!

– На Меришку посмотреть? – поинтересовался Семён. – Или на меня?

– Да мы про тебя и ни слова не сказали! – рассердилась старуха. – Очень нужно было, когда ты во второй раз дезертир!

– Никакой я не дезертир, говорил уж… – Семён отвернулся от бабки, посмотрел за шатёр, откуда слышались приглушённые девичьи голоса: Мери что-то обсуждала с Симкой.

– Вон кого прятать придётся, – сердито сказал Семён, кивая на сестру. – Коли Григорий Николаевич придёт да эту дуру в цепях увидит, угадай, что будет?

– Надо будет – припрячем. Скажу деду. – Бабка наконец управилась с котелком, осмотрелась и вдруг сощурилась, глядя вдаль, на дорогу. – Дыкх…[37] кажись, кто-то к нам идёт. Баба вроде.

Не успела она закончить – а к шатру уже подлетела оборванная, возбуждённо галдящая стайка таборных ребятишек.

– Гаджи явья! Эй, пхури Настя, гаджи кэ амэн явья![38]

– Вижу, вижу уж без вас! Меришка! У тебя глаза молодые, поглянь – кто там?

– Не знаю, – озадаченно сказала Мери, выйдя из-за шатра и вглядываясь в одинокую фигуру на дороге. – Казачка… Верно, погадать в табор пришла.