Цыганская невеста

Хауреги двигался медленно и неуклюже, как хромой бегемот, потирая руками поясницу. Кругом царил беспорядок. Из гостиной, куда зашли Сарате с Эленой, виднелась кухня, а в ней — гора грязных тарелок. Стол был сплошь покрыт бумагами, некоторые валялись на полу. Рядом с ними лежала салфетка с пятном от томатного соуса, явно не первый день. На стеллажах теснились книги — в основном по юриспруденции, заметила Элена, а еще по истории, самоучители и беллетристика, причем не только коммерческая. Хауреги производил впечатление человека, который по вечерам почитывает Флобера и Кальвино.

— Мы расследуем смерть Сусаны Макайи, сестры Лары. Насколько нам известно, вы были адвокатом Мигеля Вистаса.

— Да, бедняге пришлось иметь дело со мной. Думаю, удача многое значит в жизни, а этому человеку не повезло.

— Почему вы так говорите?

— Я плохо выполнял свою работу, я был тогда не в лучшем состоянии. Я знаю, это не оправдание, но у меня были проблемы с алкоголем.

На книжных полках, а также на столике в прихожей стояло несколько фотографий суровой пожилой женщины. Наверное, матери.

— Вы действительно считаете, что не были хорошим адвокатом для Вистаса? — спросил Сарате.

— Скажем так, за годы моей карьеры у меня бывали периоды и получше.

— Обычно адвокаты не признают своих ошибок.

— Это проблема тщеславия, пусть ею мучаются молодые юристы. А я уже динозавр.

— В чем вы ошиблись? — спросила Элена.

— Во всем.

— Нет, так не бывает. На каком именно этапе судебного разбирательства вы совершили ошибку?

— Послушайте, Мигель — фотограф-одиночка, он обожал свою работу. Только и всего. Против него нет никакой конкретики. Только косвенные улики. Лара фотографировалась в его студии в день, когда ее убили, она не взяла свое свадебное платье, оставила его там. Для прокурора это стало веским аргументом. А я не сразу понял, на чем он строит обвинение. Он изобразил Вистаса безумцем, одержимым красотой цыганки, воспылавшим к ней страстью. То, что она была очень красива, нельзя отрицать.

— Думаю, отец девушки тоже был под подозрением.

— Ерунда, отец — цыган, его заподозрили из чистого расизма, полиция тут же дала задний ход и выбрала другого виновного. И ясно, что отца научили, как давать показания против Мигеля.

— Сеньор Хауреги, это серьезное обвинение, — напомнил Сарате.

— Пусть говорит, Сарате. Почему вы утверждаете, что его научили?

— Потому что после допроса он изменил отношение к Мигелю и начал говорить, что тот вел себя странно с его дочерями. Особенно с Ларой. А это ложь. Мигель застенчив, но стеснение не означает странного поведения. К тому же он любил свою профессию. И охотно работал на Мойсеса. И знаете что? Это было взаимно, к Мигелю тоже хорошо относились. Мойсес тогда только что продлил с ним контракт.

— Вы хотите сказать, что полиция заключила сделку с Мойсесом? — вскинулся Сарате. — Что с него сняли обвинения в обмен на показания против Мигеля?

— Именно.

— У вас есть доказательства?

— Нет, — простодушно признался Хауреги.

Сарате пришел в ярость. Его раздражало, как нелепо выглядит этот человек, как обильно потеет, как тяжело дышит при разговоре, жадно хватая ртом воздух. Элена жестом приказала напарнику успокоиться и продолжила разговор сама:

— Есть кое-что, чего я не понимаю. Вы сказали, Мойсес тогда только что продлил контракт с Мигелем. Но это противоречит утверждению прокурора — что Мойсес ненавидел Мигеля.

— Да, конечно.

— Почему же вы не спросили об этом на суде у М­ойсеса?

— Потому что оно того не стоило.

— Разве? По-моему, это хороший способ разрушить линию обвинения.

— Я уже говорил вам, что был тогда не в лучшем состоянии, и признаю, что мог ошибаться. Но я терпеть не могу свидетелей, которыми манипулируют. Мне казалось неправильным допрашивать отца девушки, ведь я знал, что он будет свидетельствовать против моего подзащитного в каждом ответе. Поэтому я решил не давать ему такой возможности. Я думал, что, отказавшись допрашивать Мойсеса, я всем продемонстрирую, что свидетель он ненадежный.

Сарате видел в действиях адвоката только трусость и несправедливость. Нельзя бездоказательно обвинять полицию в давлении на свидетеля, а тем более скрывать возникшие подозрения именно там, где они должны быть высказаны: в суде. Но он прикусил язык, потому что не хотел выходить из себя в присутствии инспектора. Было неудобно, жарко, грязно, в доме воняло. Вокруг лица вилась муха, и ему уже надоело от нее отмахиваться.

— Вы следите за новостями по делу Сусаны Макайи? — спросила Элена.

— Я слежу за ними издали, но с интересом. Я стараюсь держаться в стороне, у меня пошаливает сердце.

— Вам не кажется, что это второе убийство доказывает невиновность Мигеля?

— Думаю, да. Надеюсь, новый адвокат потребует его немедленного освобождения. Я уже ничего не могу сделать.

— Помимо вашей плохой работы в качестве защитника, как вы думаете, что еще повлияло на решение суда? ДНК волос?