Цыганские романы: Цыганский вор. Перстень с ликом Христа. Цыганский барон.

— Идем сегодня, — сказал он в трубку раздельно и зло. — Сегодня идем. Не завтра. Усек?.. Отвечаешь, чтоб люди были на месте и все по секундам. Иначе сгорим…

Громко тикал будильник. Агату почудилось, он грохочет.

Артур горбился и глядел на цыган, придавленный мыслями о неизбежном. Беда надвинулась. Сашка-баро и молодые парни из табора ждали событий.

— Едем в Косино, — сказал Сашка. — Завтра поздно будет, ребята. Как бы не опоздать нам.

— Ехать так ехать, — сказан Митька Длинный. — В гости так в гости.

— А что у них, Сашка? Что там за люди? — спросил Артур, хрустнув сплетенными пальцами.

— Тебе зачем знать? Но скажу: Агат там бывает, берет наркоту… А что на самом деле, не могу сказать… Ну, ромалэ, собирайтесь. — Сашка встал. — Не будем прощаться, Артур. Свидимся, Бог даст.

Они обнялись, и цыгане вышли по одному. Сашка был с перстнем. Артур вдруг подумал, что лучше бы Сашка сегодня снял этот перстень. Да вряд ли он согласится.

Был случай, привел Артур как-то Сашку и таборных в некий салон к людям искусства и их друзьям, не знающим ни настоящей жизни, ни табора. Те шумели и обнимали цыган, прося их петь и плясать, суля деньги. «Ты куда нас привел, морэ? — спросил тогда Сашка. — Что за артисты? За деньги мы не веселимся». — «А театр „Ромэн“? Там-то поют и играют». — «Какие же там рома? Городские! Спроси у таборных, они скажут».

А компания приставала к Артуру, чтоб он уговорил цыган петь, но он воспротивился. И пожалел, что затащил сюда таборных. Сашке шепнул: «Эти шумные люди — богема, ты не серчай. Их город приговорил и казнит». «Все, — сказал Сашка. — Пошли отсюда, ромалэ». Он положил гитару, цыгане двинулись следом за ним на выход. «Да что вы, друзья!» — всполошилась хозяйка салона. «Пойдем, Артур, отсюда, пойдем, драго, — сказал Сашка. — Тоска здесь».

Было, было такое дело. Помнится, Эдик читал стихи, и цыгане увяли под монотонный речитатив поэта:

Преодолев пространство и тщету
Угрюмо-монотонных волн зеленых,
Я чувствую, что я со дна расту.
Приобретаю воздух, ветер, крону.
Но Бог, недаром сотворивший свет,
Нетерпеливых в небо не пускает.
Тускнеет ночь. Является рассвет,
И Бог меня в глубины опускает,
И заставляет ощущать тщету
Угрюмо-монотонных волн зеленых,
И снова я страдаю и расту,
Приобретаю воздух, ветер, крону…

На что цыганам вся эта мудрость? Тогда ведь и Эдик откланялся. Да со скандалом. Кричал: «Ноги моей здесь не будет!»

Воспоминание развлекло Артура. Он вдруг подумал, что все в конце концов образуется. Жизнь — это жизнь!

Глава 7 Налет

К цыганскому дому ночью подъехали к трем часам. Машину оставили за квартал.

Ромка тоску наводил:

— Ты, морэ, точно знаешь?

— Да что ты заладил! — огрызнулся Агат. — Не базарь.

— А если здесь таборные? — ныл Ромка. — Сон я видел…

Агат остановился:

— Засохни. Ну? Заткни хавальник. Завтра расскажешь.

В Косино заливались собаки, будто их всех прорвало в одночасье. Против цыганского дома Ромка остался на стреме. Зашел в будку со сломанным телефоном.

Агат глянул в окна фасада.

— Давай!

Перо приладил отмычку. Вошли в переднюю тихо. А перед ними другая дверь — в комнату. И — заперта изнутри, что за притча?

— Помацай, Перо… — почти беззвучно выговорил Агат.

Тот перебрал отмычки, а дверь открылась сама. Матвей из табора, в длинных трусах, босой, проснулся и шел отлить. Вряд ли успел он понять, что к чему. Агат ударил ножом точно в сердце. И придержал осевшее тело.

Костя и он с пистолетами наготове бесшумно вошли в комнату, освещенную с улицы фонарем. На коврах похрапывали цыгане. Дух стоял крепкий. В ногах — сапоги с портянками, аккуратно навитыми на голенища. Сумка с наркотой — свежий товар — была не прикрыта. Агат нагнулся за ней, но щелкнул выключатель, вспыхнула лампа под потолком. Костя рухнул, хрипя, в груди его нож торчал, а у двери откуда-то взялся Сашка, одетый и в сапогах. Он свистнул.

— Гость! — крикнул он. — Вот не ждали. Ромалэ!..

Цыгане завозились, мешая друг другу. Агат, пригнувшись, прыгнул на Сашку, взял его на калган^[121], вылетел в коридор и в боковую дверь, в сад. Гремели выстрелы. Агат отстреливался, не оглядываясь. Сзади топали… Агат с ходу врубился в хлипкий забор и, ободравшись, его проломил. В голове было одно: прорваться к машине и — ходу. «Уйду!» — почувствовал он и наудачу выстрелил из-под руки назад.

Стало тише, Агат вильнул, оглянулся. Метрах в пяти упал Сашка.

Забыв себя, Агат бросился к Сашке. И перстень увидел. Рванув из подкладки нож, Агат отрубил палец с перстнем. А взять не успел. Его отбросили несколько пуль, ударивших в голову и в грудь.

Тем и кончилось.

…Ветер хозяйничал по опушкам. Цветы клонили головки. Летели ржавые листья. Прожилки на них — как дороги цыганских повозок.