Правду ли говорят или нет, врать не буду, только слышал я эту историю от своего деда, а тот от своей бабки ее слышал. Мой дед ста двадцати лет был померши, а бабка его еще больше прожила. Тогда годы не считали.
Было место такое — Пустой бор. Говорят люди, что в этом месте еще Илья Муромец жил. Только это было давно, а наше дело позже было.
Стояло поместье в тех краях, а в нем барин был богатый со своей барыней. И вот однажды стучится к этому барину в ворота старик-цыган:
— Открывай, барин, дело есть.
Открыли ему ворота, впустили, расспрашивать стали:
— Кто ты, да что ты, да зачем пришел? Вытаскивает цыган из-за пазухи старинный свиток и показывает барину. Развернул барин свиток и видит: перед ним карта его же собственного поместья, а на ней стрелочки, крестики всякие, а внизу надпись: "Отмерь от крыльца столько-то саженей и столько-то аршин". Обрадовался барин, велел накормить старика-цыгана, напоить его.
А на этой карте клад был обозначен, да не просто клад, а целый сундук с золотом. Поел цыган, попил, поблагодарил барина за угощение, встал из-за стола и говорит:
— Как стемнеет, пойдем клад откапывать, только учти, барин, пойдем вдвоем, барыню не бери. Согласился барин, тогда цыган и спрашивает:
— А мне что дашь, барин, за то, что я тебя на место вывел?
— Найдем клад — наше счастье! Я не поскуплюсь. Сказано — сделано. Вышел барин с цыганом на крыльцо, и стали они отмерять сажени да аршины. Доходят до места. Стали копать. Вырыли сундук с золотом. Только хотели открыть его, как слышат — барыня из окна кричит.
— Позвольте мне прийти к вам на такое чудо взглянуть!
— Нельзя, — кричит барин в ответ.
Не послушалась барыня мужа. Подошла, встала рядом незаметно. Цыган с барином открыли сундук, а он полон червонного золота. Опустил барин руки в сундук, зачерпнул две пригоршни и доверху набил карманы цыгана. У барыни аж глаза на лоб полезли. "Господи, — подумала она, — в наших угодьях, на нашей земле такое сокровище отрыли, и надо его с каким-то цыганом-бродягой делить!"
Едва она так подумала, как поднялся ветер, началась буря. Свалила буря сундук в яму и землей заровняла. Увидал барин жену и понял, в чем дело. Выхватил он шашку, подскочил к жене, взмахнул клинком и закричал:
— Признавайся, что подумала в эту минуту?
— Вот так и так, так и так, — ответила перепуганная барыня. — Пожалела я это золото для цыгана.
В общем, короче сказать, только то золото и уцелело, что барин в карман цыгана успел положить. Достает цыган монеты из кармана и говорит:
— Возьми, барии, золото, оставь мне только десять рублей, и ладно будет.
— Нет, — сказал барин, — не твоя вина, что клад пропал!
Так и не взял у цыгана ни одной монеты.
Стояли цыгане шатрами. Было в таборе двое братьев с молодухами. Как-то раз приехала к ним в гости семья — родня дальняя, муж да жена. Один из братьев говорит гостю:
— Знаешь что, ты помоги нам. Мы хотим за сеном поехать. Травы пока еще нету, а лошади должны что-то есть. Знаю я, что у соседней деревни, у самого края леса, стога стоят.
— Да что это ты говоришь? Что предлагаешь? Это, значит, мне с вами сено воровать?
— Да ничего, братец ты мой, что ты боишься, поедем.
— Ничего, морэ… — поддержал второй брат.
Решили поехать поближе к ночи, а днем братья и их жены задумали напугать гостя. Поняли они, что тот никогда в таких делах не участвовал.
Незадолго перед этим померла в таборе старуха-цыганка, тетка их родная. Вот все и боялись покойницы. Слухи ходили, что ходит она по ночам во всем белом.
Вот и сговорились братья, что жены их наденут на себя белые простыни и сядут под мостом, а на обратном пути, когда телега по мосту поедет, выскочат они да напугают парня.
Сказано — сделано. Как только наступил вечер, поехали братья и гость за сеном, а цыганки оделись во все белое и спрятались под мостом. Сидят там и ждут, когда цыгане обратно поедут.
А один из братьев забежал вперед и под стогом затаился. Идет гость, вожжи распустил, к сену подходит — как свое берет. На вожжи сено накладывает. Вдруг из-под стога голос раздается:
— Сено-то не бери… Не бери сено! Как пустился цыган бежать, а голос опять ему вдогонку:
— Не бери сено!.. Не бери сено, а садись на лошадь да поезжай с богом! — точь-в-точь старухи-покойницы голос.
Бросил цыган вожжи да бегом к шурину.
— Братец ты мой, старуха умершая не велит мне сено брать. Ей-богу, она под стогом прячется.
— Да что ты, морэ, господь с тобой, откуда взяться старухе? Похоронили ее, отпели, как полагается, иди за сеном.
— Не пойду, хоть убей меня, не пойду.
— Ну так хоть вожжи обратно принеси, вожжи-то, гляди, оставил.
Попросил цыган шурина, чтобы тот с ним вместе пошел, да он не идет.
— Иди, — говорит, — сам, не бойся, я подожду тебя здесь.
Делать нечего. Пришлось цыгану за вожжами красться. Ухватился за самый конец да наутек. Прибежал к лошади, запыхавшись.
— Родной мой, давай гони скорее! Сердце бьется, того и гляди, из груди выскочит.
— Ну что ж, садись, поедем.