Цыганский рубль

— Да. Он рассказывал, что ему не спалось. Тревожное что-то в голову лезло. И часов около трех показалось ему, что из дома Художника кричат. Он подумал, что мне конец пришел, у него весь страх пропал. Схватил топор — и туда. Его все вина тяготила: отпустил меня, не отговорил. Ну, вбежал он в дом и видит: я на полу корчусь, и больше никого. Он меня сгреб, я помахал руками да и обмяк. Так до дому и дотащил, а утром на совхозной машине — в район, а оттуда потом — в город.

— Все, все, последний, — поспешил успокоить я, видя, что Николай Иванович в нетерпении посматривает на часы. — Скажите, а что все-таки женщина искала?

— Что она искала? А вы не догадались? Цыганский Рубль, конечно. Впрочем, я же говорю, что в третью ночь она мне привиделась. Но во вторую ночь говорила она о нем, да и раньше и вправду искала его. Зачем же она, по-вашему, валики у диванов вспорола?

— Так он был на самом деле?

— Конечно был. Только она напрасно искала, его уже там не было.

— А вы откуда знаете?..

Николай Иванович хитро усмехнулся. Потом медленно подошел к этажерке у окна, запустил руку в вазочку и, поворошив бумаги, вернулся обратно. Подойдя ко мне, он медленно вытянул руку и разжал ладонь.

На ладони его лежала маленькая, очень изящно сделанная, блестящая подковка из легкого металла, величиной не больше циферблата наручных часов. На местах отверстий под гвозди были насечены непонятные значки.

— Вот этот самый «рубль», — торжественным голосом произнес Николай Иванович. — Этот счастливый талисман. Теперь-то он мой!..

— Ох, и доиграетесь же вы, Николай Иванович, — убежденно сказал я, отступив на шаг. Все разрозненные странности, все нелепые происшествия со мной и с ним сошлись теперь к одному узлу. Мне стало все понятно.

Николай Иванович хотел что-то сказать, но в это время в дверь позвонили. Опять началось… Но теперь-то понятна была причина…

— Вот видите… — сказал я со сдержанным раздражением.

— Откройте, пожалуйста… — попросил он.

Я, опять прихватив на всякий случай совок, пошел открывать…

За дверью стоял Николай Иванович. С плаща его и со шляпы, которую он держал в руке, на коврик капала вода.

— Привет, — сказал он, входя в дом и подавая мне холодную мокрую руку. — Не слишком ли я задержался?..

…Когда я, оставив озадаченного Николая Ивановича, бросился в комнату, она была пуста. Правда, — хотя, может быть, мне показалось, — я успел заметить в светлеющем уже воздухе три маленьких зеленых протуберанца, по внутреннему диаметру приобретающих салатный цвет. Но еще раз повторяю: возможно, мне почудилось. В следующее мгновение уже не было ничего, только порыв ветра вздул занавеску на балконной двери.

СЕРЕБРЯНАЯ ИГЛА

Эта странная пара встретилась мне в поезде, следовавшем по маршруту Москва — Тбилиси. Вагон, как это часто случается, был почти пуст. В самом первом купе ехала веселая восточная компания, за три купе от них располагался я, и в предпоследнем — Надя и Павел. Так их звали. Я довольно быстро перебрался к ним и очень мило (хотя и несколько странно) провел скучное дорожное время. Они тоже были рады собеседнику; к тому же выяснилось, что мы земляки. Людьми они показались мне веселыми и беззаботными, особенно Надя. Она кокетничала со мной самым недвусмысленным образом и чуть не с первой же минуты знакомства. Спутник ее не проявлял по этому поводу никаких признаков недовольства. Это-то и было странно; тем более оказалось, что Павел и Надя — муж и жена. Как я смутился, узнав это!.. Но Павел ничуть не походил на ревнивого мужа. Я бы сказал, что он вообще на мужа не походил. Может, поэтому у меня осталось не вполне понятное впечатление о нем. Трудно понимать мужа, жена которого на его глазах заигрывает с первым встречным, а он только болтает и хохочет… А Надя была прекрасна. Прелестная блондинка, великолепного сложения, с пышным бюстом и очаровательно-нахальными повадками. Трудно было не потерять голову от этой девушки. Мы болтали о чем попало и пили сухое белое вино. Надя положила ногу мне на колени, и я восторженно гладил ее под столом… Несмотря на смехотворные градусы сухого белого, я сам себе казался вдребезги пьяным. Потом мы жадно, взахлеб целовались в тамбуре; и, если бы вагон был купейным, я бы без раздумий увел Надю в любое пустое купе, — да не увел бы! на руках унес! — совершенно не посчитавшись с присутствием супруга. А там будь что будет. Люди строгих правил, несомненно, уже уверились, что я негодяй, для которого нет ничего святого; в оправдание свое могу только сказать, что я прекрасно понимал свою окаянность по отношению к Павлу, но обаяние этой женщины было сильнее моих моральных представлений (они у меня есть, честное слово, есть!). В конце концов, я настолько сошел с ума, что даже отсутствие места не остановило бы меня, но как раз тогда дверь в тамбур открылась и вошел Павел… Я приготовился принять любую кару за свои дела (клянусь, я принял бы ее безропотно!), но Павел, отослав Надю обратно в вагон, только сказал мне: