Цын-Киу-Тонг (,) или Три добрые дела духа тьмы. Фантастический роман в четырех частях, Р. Зотова

Они немножко и дерут,
Зато уж в рот хмельного не берут!{4}

Вот как рекомендовал их Дзюнь-Вану, которого образ принял Цын-Киу-тонг, начальник их, мандарин Ли-Лао, большой плут и, подобно всем китайцам, великий казнокрад и взяточник:

Вы изволите видеть, как все чиновники, под моим личным начальством состоящие, стройны, скромны и благочинны, как цветущая аллея прекрасных дерев вашего сада. Никто из них не смеет сказать при мне ни слова, никто не будет ни в чем противоречить мне, никто не сделает лишнего противу предписанных правил. Зато это все чиновники мои, верные охранители порядка в народном просвещении, бескорыстные блюстители чистоты правил, строгие исполнители тайного правосудия и явных милостей. Они во всем берут пример с меня, и я буду самым счастливым мандарином, если удостоюсь быть тенью светлейшего Дзюнь-Вана… (ч. III, стр. 201).

Какая отвратительная картина унижения, лести, подлости, покорной рутины, безответной бездарности… Настоящий Китай! Но за тем следуют нападки на цеховых литераторов, которых вся вина состоит в том, что в них есть жизнь, выражающаяся хоть криком, и что в них есть дарование, не терпимое китайскою «нравственностью «…

Второе доброе дело, сделанное Цын-Киу-тонгом, состояло в том, что он отрекся от девушки, которую любил и которая его любила, и предал ее в холодные и нечистые объятия старика, которого она не любила и супружеские отношения с которым, следовательно, были для нее поруганием, ибо только одна любовь, как преобладающее духовное начало, освящает и самый союз чувственный… Но китайцы думают об этом навыворот, задом наперед, как и обо всем, подлежащем разуму, который заменен у них церемониею: удивительно ли, что гнусное действие китайского черта, Цын-Киу-тонга, они сочли благородным и благим?.. Третье доброе дело Цын-Киу-тонга состояло в том, что он уронил слезу, из которой зародилось солнце, и – забыв свое хвастовство не принимать прощения иначе, как со всеми товарищами своего падения, – вероломно воспользовался соблазнительными предложениями богдыхана Тиена… Уж и видно, что китайский черт – ни искры благородства и чести!..

Тем сказка и кончается: на этом месте и закрывает книгу глубоко скучающий читатель. Мы в начале статьи указали на европейские сочинения, которые подали китайскому мандарину с пятью бубенчиками основную мысль книги, а об изложении сказали, что оно оригинально, то есть чисто китайское; но виноваты – мы ошиблись: по «сочинительским» замашкам, оно есть подражание известному российскому сочинению с раскрашенными лубочными картинками «Не любо, не слушай, а лгать не мешай»; по краскам и вообще художественной отделке, оно есть подражание тоже известным российским сочинениям, вышедшим из народных суздальских литографий, а именно: «Как мыши кота погребают» и «Как пришел Яков, ерша смякал»…

Что касается до перевода этого китайского уродца 5-го класса, – он довольно плох. Заметно, что кяхтинский промышленник не знает первых оснований русского языка, не знает одного из самых главных правил русского синтаксиса, что деепричастие придаточного и глагол главного предложения должны непременно иметь одно подлежащее и что иначе будет выходить галиматья. По этой причине кяхтинский промышленник беспрестанно впадает в китаизмы, – чему следуют доказательства: «А потому он продолжал сгущение массы своего тела и наконец достиг до того, что, опустясь (?) почти к самой земле, горизонт его зрения ограничивался уже небольшою дугою всего шара» (ч. 1, стр. 86). Кто же опускался к земле – он или горизонт? – «Действительно, употребив небольшое усилие, ход с треском развалился» (ч. 1, стр. 102). Ход употребил небольшое усилие и с треском развалился… очень хорошо! – «Обхватя толстый сук, на котором он сидел, глаза его приходились у самой шелковой ткани» (ч. III, стр. 168). Глаза обхватили толстый сук и пришлись у самой шелковой ткани… Превосходно! – Ну, кяхтинские промышленники не похвалятся особенною грамотностию!..