Цыплёнок и ястреб

Мои знакомые знали, что я пишу рассказы. Глава отдела развития вызвал меня и спросил, не хочу ли я стать нелетающим инструктором и написать учебник для наземной школы. Именно этим я и занимался свои последние шесть месяцев в армии.

Как нелетающий инструктор, я объяснял пилотам, прибывшим из Вьетнама, как эффективно учить курсантов. Стоя на трибуне, я, как эксперт, давал ценные указания. Не можешь сам — учи других. Я был остроумен. Я был популярен. Я был загадочен.

Чтобы заснуть, мне приходилось выпивать полбутылки каждую ночь. Хотя мне и не придется вновь воевать, война приводила меня в ярость. Я смотрел телевизор. Бои стали еще ожесточенней, чем раньше. Соотношение потерь всегда было десять к одному, это доказывало, что мы побеждаем. Лишь немногие догадывались, что вся война — это неправильно. Для остальных военные новости стали источником раздражения. Люди не хотели остановить войну, они просто хотели ее не видеть. А в это самое время пилотов начали посылать во вторые командировки.

Как-то вечером в офицерском клубе мы разговорились со знакомым пилотом. Он приехал из Вьетнама, навестить жену. Через неделю в «Арми Таймс» мы читали его некролог. Пилоты читали некрологи и прикидывали, какие там шансы выжить на второй раз. Популярной шуткой насчет второй командировки было: «Им понадобится такая дверь в самолете, чтобы я туда пролез с телеграфным столбом». Бравада, не больше — поехали почти все. Либо ты едешь, либо это конец твоей карьеры.

Полтора года мы с Пэйшнс посещали обязательный ежемесячный коктейль-прием в офицерском клубе. Пэйшнс ненавидела армейский этикет. Нам каждый раз приходилось обмениваться рукопожатиями с очень важными персонами. Как-то вечером она сказала одному полковнику, что тот круто выглядит в своих темных очках. Полковник снял очки, бросив на нас злобный взгляд. К счастью, я все равно уходил из армии.

После одного такого приема я бродил по клубу, разыскивая старых друзей. Кое-какие инструкторы в Уолтерсе были моими бывшими одноклассниками или ребятами, с которыми мне приходилось летать во Вьетнаме. Я услышал знакомый голос:

— Мейсон, черт меня возьми.

Голос я узнал.

— Это я. Хокинс.

— Красавчик Хокинс?

— Ну.

Люди позади меня отошли и на Хокинса упало больше света. Что-то здесь было не так. Определенно его голос, но лицо…

— Только прибыл, — сказал Хокинс.

— Как так? Я здесь уже полтора года.

Первое, что я заметил — у Хокинса не было бровей. И ушей. Его волосы висели клочьями от пересадок кожи. Нос был блестящим, деформированным. Хокинс? Самый симпатичный парень в нашем классе?

— Я лежал в госпитале. Долго.

— Боже, это ты. Черт возьми. Что стряслось?

— Горел, — сказал Хокинс. — От удара я потерял сознание. Какое-то время лежал в огне.

— Тебе повезло, что ты жив.

— Все так говорят… — его голос стал тихим. — Похоже, не так уж и повезло.

— Тебя приведут в порядок. У армии лучшие хирурги, они могут…

— Все, что они могут, они уже сделали.

На уик-энд мы с Пэйшнс и еще одна пара отправились в Новый Орлеан. Думали, будет весело. Но вместо этого, гуляя по катакомбам, я чуть не потерял сознание. Я опустился на колени, чувствуя близкую смерть. Казалось, что сейчас я выползу и умру на траве. Похоже, могилы звали меня.

Потом, зайдя в бар, я принял наркоз. Помогло. Пока я был пьян, то мог держаться. Когда же я был трезв, жизнь казалась тоской без малейшей цели.

Я так хорошо справлялся с работой нелетающего инструктора, что когда объявил начальнику отдела о моем уходе, тот предложил немедленно произвести меня в капитаны, лишь бы я остался. Но я стал бы капитаном, который передвигается на своих двоих. Я мог носить крылышки и гулять по стоянке, глядя, как улетают вертолеты. А потому я уволился из армии в 1968 — бывший пилот и, на мой взгляд, неудачник.

С тех пор случилось многое. Мое поведение было типичным для многих ветеранов Вьетнама. Смешно сказать, но я не улавливал эту типичность, пока не решил изложить все на бумаге. Мне потребовалось очень много времени, чтобы увидеть, что живу я по шаблону.

Я вернулся во Флоридский университет, чтобы закончить образование, которое начал получать в 1960 году. Я видел студенческие демонстрации, обвинявшие ветеранов в глупости за то, что они поехали во Вьетнам. Я чувствовал себя двойным неудачником: из-за какого-то внутреннего изъяна я потерял работу пилота, а теперь мне объясняли, каким я был идиотом — отправился во Вьетнам.

Я изучал искусство, в основном, фотографию. Я пытался начать новую карьеру и вновь влиться в общество. Без кошмаров я спать не мог. Я приходил на утренние занятия, выпив не меньше двух рюмок чего покрепче. Если я пил целый день, то мог заснуть ночью. Мне было невыносимо смотреть на студенческий кампус с его молодыми, улыбающимися лицами, в то время, как ребята продолжали с криками выскакивать из вертолетов, убивая и умирая ради цели, которая не стоила их доблести. Они заслужили быть героями, но стали глупцами.