К 26 ноября Америка выиграла свою первую крупномасштабную битву с северовьетнамской армией.
Теперь они не рычали. Сложенные в кучу в грузовой кабине, они еще сражались, окоченевшие в резиновых мешках, натянутых на руки и ноги. Из-под застегнутых «молний» мешков сочился запах смерти, от которого живых начинало тошнить. Неважно, с какой скоростью я летел — запах не уносило.
«Вместо того, чтобы бить врагу в живот, мы перерезали ему горло. Это только начало», — сказал один генерал в журнале «Лайф».
В течение нескольких дней, пока мы болтались в районе Плейку, прежде чем вернуться в Анкхе, я проводил большую часть своего времени с парой детей. Я встретил их в один из моих первых визитов в Плейку. Они были частью толпы, которая выпрашивала сладости и предлагала своих сестер нашим военным. Старший из двух братьев выделялся тем, что казался необычно взрослым для своих девяти лет. Когда другие дети становились слишком агрессивными, я видел, как Ланг отходит в сторону с неодобрительным выражением лица. Похоже, другие казались ему слишком шумными, слишком жадными.
Наконец, все сладости заканчивались, а сестры были проданы и тогда остальные уходили. Я был один, или с Реслером и появлялся улыбающийся Ланг. Он любил присесть и поговорить. Мы присаживались на корточки на улице и говорили о двух наших мирах на пиджин-инглише и языке жестов. Носил он черную хлопчатобумажную рубашку и бежевые шорты, ходил босиком. Двух передних зубов у него не было. Пострижен он был коротко, волосы торчали ежиком.
Каким-то образом Ланг всегда знал, когда я появлюсь в городке. Он говорил, что знает и показывал себе на голову. Думаю, большую часть своего времени он ждал, если не меня, то кого-то еще. Когда я шел по улице, он всегда выбегал, чтобы встретить меня.
Как-то вечером Ланг познакомил меня с другим мальчиком и сказал, что это его младший брат. Смотреть я на это больше не мог и повел их в маленький магазинчик, где купил каждому по новой рубашке и паре ботинок. На людей в магазине это произвело впечатление. Их взгляды потеплели, они одобряли то, что я сделал.
Потом мы пошли в ресторан, и там я заказал каждому по стейку. Ланг выпил немножко моего пива и откинулся на спинку стула, такой гордый, словно все это место принадлежало ему. Его брат был очень застенчивый, я так и не познакомился с ним по-настоящему.
Два своих последних дня я провел с ними. Из наших разговоров и разговоров с другими людьми я выяснил, что они сироты. Никто не знал, где они спят. Жестами, догадками, кивками мы деликатно поговорили о том, как бы вернуть их родителей (никто не знал где они) и родители, конечно, были бы благодарны мне за то, что я подружился с их детьми и заботился о них. Потом мы погуляли по городу. Голодными они были всегда, так что мы сначала пошли в ресторан, потом долго ходили по массе новых магазинчиков, а после этого зашли на площадь, где репродукторы разносили правительственные новости.
В тот вечер, когда я возвращался в Анкхе, они узнали все без слов. Они знали, что тут все и закончится и заплакали. В последний раз я видел их из кузова грузовика. Они стояли под фонарем, махали мне и жалобно плакали. Грузовик поехал на Индюшачью Ферму и свет фонаря начал удаляться. Темнота скрыла мои слезы, но на меня все равно никто не смотрел.
Часть 2
ЭЛЕГАНТНЫЙ, КАК РОЯЛЬ
Промокший до нитки Коннорс ввалился в палатку. Снаружи яростно молотил дождь. Коннорс посмотрел на земляной пол и сказал:
— Я армейский авиатор, элегантный, как рояль.
— «Изящный, как рояль», так лучше, — ответил я.
— Да без разницы.
Глава 6
ПРАЗДНИКИ
Вьетнам — это как Аламо.[29]
Когда мы вернулись из Иадранг, то увидели, что крысы прогрызли упаковки с едой, а по всей заплесневелой палатке остались художественно выложенные кучки крысиных какашек. Вонь стояла ощутимая. Но мы были дома. И ни один пилот в нашей роте не был убит — еще один повод для благодарности.
В первую же неделю по возвращении мы настелили пол и купили стулья, циновки и прочие вещи, чтобы привести палатку в порядок. Я даже повесил лампочки.
Неделю спустя полковник созвал офицеров батальона на грязную площадку между нашим расположением и территорией
— А я промок, — сказал Коннорс сквозь морось.