Цыплёнок и ястреб

В сотне футов сверху сквозь кроны прорывался кружок света. Я оглянулся, выискивая людей, неизбежную толпу «Эй-твоя-Джи-Ай». Никого. Хижины соединяло что-то наподобие тротуара. Я заглянул в двери первой. Пусто. Осторожно сунулся вовнутрь (где-то в голове зазвучал голос, предупреждавший о минах-ловушках) и увидел, что огонь в очаге еще горит. Вновь оглядел окрестности — никого.

Я подошел к следующей двери, заглянул вовнутрь — и увидел лицо. Лицо было женским; женщина пыталась спрятаться за стенкой рядом с дверью. Женщина улыбалась, но ее лоб покрывали тревожные морщины. Из-за ее черных пижамных штанов выглядывал маленький мальчик.

Она слегка поклонилась, что-то сказала мне и кого-то позвала. Я, занервничав, вышел наружу, задумавшись, хули я приперся сюда в одиночку. Женщина и мальчик последовали за мной, нервно улыбаясь и кланяясь. У себя за спиной я услышал еще один голос. Я резко обернулся и увидел древнюю старушку в черном, ковылявшую через двор.

Она улыбнулась, обнажив черные зубы. Я не помнил по-вьетнамски ни слова, только цифры. Единственное, что я смог сказать:

— Вы Вьетконг?

Неожиданно все трое показали куда-то на окрестности деревни:

— Вьетконг.

Я хотел спросить, где их мужья, но не знал нужных слов. В конце концов, я поступил по-американски и сфотографировал их.

Когда они со страхом сбились в кучку на дорожке, я засмущался. Я объяснил им, что просто пошел по тропинке и глазею вокруг. Я помахал им рукой на прощанье.

Тропинка привела к точно такому же двору. И здесь никого не было дома. Очаги тоже горели, но все, кто был, явно поспешно убежали. Оказавшись в одиночестве я потрогал плетеные стены и сел в гамак. Бамбуковые балки и стропила у меня над головой, похоже, были сделаны на совесть. Пол, хоть и земляной, оказался чистым. Вообще-то неплохое место. Уж точно лучше, чем палатка, в которой я спал. Не средний американский дом, конечно, но навряд ли жителям приходилось много платить за аренду.

Я пошел по деревне дальше, миновав подозрительную кучу рисовых стеблей, вероятно, маскировавших вход в подземные туннели и бункеры. Можно было подойти и проверить. А еще можно было взять пистолет и застрелиться. Результат в обоих случаях стал бы тот же самый.

Последняя хижина, которую я осмотрел, была домом мастера-плотника. Я нашел его инструменты. Они лежали в ящике размером с небольшой чемоданчик, в аккуратных гнездах. Тускло поблескивала латунь, сверкали стальные кромки. Лезвия прочно держались в рукоятях. В остальных ящичках лежали всевозможные наборы для резьбы по дереву. Увидев такое разнообразие и качество инструментов, я понял, что эти люди, или, по крайней мере, этот человек, уж точно не дикари.

Я в жизни не слышал про гука, плоскомордого, косоглазого, динка[38], который бы занимался чем-то еще, кроме как жрал рис, срал, и вел бесконечные войны. Эти инструменты плюс водяное колесо убедили меня, что вокруг нас люди могут жить и как-то по-другому. Но все, что мы видели — это дикари, тупые дикари, дравшиеся против коммунистических орд с севера. Почему, когда появились американцы, все мужчины этой милой деревушки убежали? Если на них напали коммунисты, разве они не должны приветствовать тех, кто пришел на подмогу? Или я представляю все неправильно? Может быть, все, кому мы здесь нужны — это сайгонские политики, набивавшие себе карманы, пока мы здесь? От этой деревни до Сайгона дорога неблизкая. И люди здесь богатыми не были. Просто люди.

Плотник сделал скамейку, части которой были так хорошо пригнаны, что не требовали гвоздей. Выверенная работа, правильный материал — и скамейка держалась без посторонней помощи, не рассыпаясь. Я увидел в этом символ, проливающий свет на подлинную природу вьетнамского народа, а потому скамейку я украл. Я понес ее на плече обратно по тропинке, мимо рисовой кучи, мимо двух дворов, мимо все еще улыбающихся женщин в сияние солнца в нашем саду. Дойдя до своего вертолета, я поставил скамейку в тени винта, сел и сказал:

— Гляньте, никаких гвоздей.

Я поерзал по скамейке взад-вперед, показывая, что она не шатается. Кайзер подошел глянуть.

— Видал? — сказал я. — Так хорошо подогнали, что гвоздей не надо.

— А им по-другому никак. Тупые гуки не умеют делать гвозди, — ответил Кайзер.

Когда зона «Гольф» попала под минометный обстрел, нас уже там не было больше месяца. Несколько человек погибли, около полусотни были ранены и несколько «Хьюи» порвало на куски. Но это не помешало запланированному визиту посла Лоджа, который официально окрестил наш дивизионный комплекс «Лагерь Рэдклифф». Было слишком поздно. Название «Зона Гольф» уже прилипло; мы это место по-другому не называли.

— Не волнуйтесь за Макэлроя, он о себе способен позаботиться, — сказал Рубенски.

Взвод Макэлроя оказался окружен и мы никак не могли до них добраться. Вокруг взвода, на склонах холмов, чарли разместили зенитки, и кто-то уже погиб, пытаясь проскочить мимо них. Теперь мы сидели в темноте, в зоне «Пес» и ждали, пока ВВС разбомбят их позиции.