Цыпочка

Потом Кристи сказала, что она устала. Я не дрогнул ни единым мускулом. Если хочет, пускай вызывает буксир, чтобы выдворить меня отсюда.

— Так что… Ты хочешь остаться тут?

Она пыталась казаться непринужденной, а я прекрасно видел, насколько она напряжена и даже напугана. Но я не мог отказаться от своей мечты.

— Конечно, — выпалил я и почувствовал, что у меня шарики окончательно заходят за ролики от счастья.

Потом Кристи исчезла в ванной, а я упал на постель, ощущая себя молодоженом в начале медового месяца.

Как же это отличалось от тех разов, когда я у кого-то оставался. У Санни. У высокого мужчины в сексуальной футболке.

Я представлял, как возвращаюсь в дом на холмах, тихо крадусь в спальню Беби и Сладкой, надеваю маску Ричарда Никсона и даю выход своей ярости. Мне хотелось им отомстить. Да-да, я читал эту веселую статистику в какой-то газетенке. Более шестидесяти процентов переживших сексуальное насилие начинают опускать других. Более девяноста процентов работников секс-индустрии прошли через сексуальные домогательства. Да. И у многих на пути попадались Бэби и Сладкие.

Я тряхнул головой, отгоняя невеселые мысли. Вдохнуть немного воздуха, выровнять дыхание… Может, я и правда смогу теперь оставить все это позади?

Я же не обязан заниматься этим, если не хочу? Я же сейчас здесь, верно?

Я решил остаться с Кристи навсегда.

* * *

Когда мне было восемь, я учился в начальной школе Джорда Уоллеса и старался как можно реже смотреть на свои руки, казавшиеся мне слишком большими. Я ждал звонка с другими ребятами, окруженный старшеклассниками — безнадежно толстыми будущими миллионерами.

— Где ты взял этот свитер? — спросил кто-то Джордана Бейлора, моего одноклассника.

— Свистнул у дохлого ниггера, — ухмыльнулся тот.

Все заржали.

— Это нехорошо — называть ниггерами черных людей, — даже не успев подумать, выпалил я то, что казалось мне истиной.

— Эй, а ты что, любишь ниггеров? Любитель ниггеров! — Джордан Бейлор, крутой парень, повернулся ко мне и зашипел, как куклуксклановец.

Вслед за ним все закричали:

— Любитель ниггеров! Любитель ниггеров!

Кто-то плюнул в меня. Все снова засмеялись.

Я просто повторил то, что часто говорила мне моя мама, а теперь мне стало страшно: одна фраза — и я сразу же изгнан из общей компании. Но я не плакал, моя верхняя губа держалась с британской твердостью и никогда не дрожала.

Прозвенел звонок, и все побежали в помещение начальной школы Джорджа Уоллеса. Я вытер слюну. Она была холодная и слизистая. Гадость.

Когда в следующий раз меня спросили, где я взял то-то и то-то, я уже твердо усвоил, что нужно говорить. Я отвечал:

— Свистнул у дохлого ниггера.

И все смеялись.

* * *

— Будешь спать на кушетке… или здесь? — спросила Кристи.

Что за вопрос?

— Я буду спать здесь, но предупреждаю — не толкаться и никаких шуточек, — засмеялся я.

В профессии цыпочки был один большой плюс — маленьким девочкам я казался крутым.

— Это неинтересно, — ухмыльнулась она.

Хорошо, что мне не надо рассказывать, как совсем недавно я полировал серебро в прозрачном черном фартуке.

От Кристи, одетой во фланелевую ночную рубашку, исходил нежный аромат, как от ребенка: мыло, лосьон, крем. А еще что-то сладкое, женское. Никаких резких запахов.

Я уже давно разулся, но брюки и футболка все еще оставались на мне.

Она нырнула под одеяло в пододеяльнике цвета слоновой кости.

Я залез туда же и обнял ее. Господи, как хорошо ощущать ее всем естеством.

Кристи повернулась спиной, я положил руку ей на талию и прижался к ней всем телом. Она поцеловала мою ладонь, а я вдохнул легкий аромат ее волос и утонул в нем. Мне казалось, что это даже лучше, чем секс.

Почти лучше.

Я старался не двигаться и контролировал дыхание. Вдох — выдох. Дышать. Сохранять спокойствие. Не волноваться. В этом было что-то настолько необычное и прекрасное, что мне хотелось оставаться спокойным и впитывать новые ощущения. В то же время больше всего на свете мне хотелось войти в нее.

Я чувствовал себя деревянной куклой, фигуркой индейца, вырезанной из темного дерева. Я все еще не двигался, выжидал, наслаждаясь ощущениями, похожими на радость ребенка, проснувшегося рождественским утром, разделенный с Кристи лишь тканью брюк и тонкой ночной сорочкой.

Она немного пошевелилась — чуть заметно, но я понял, что она собирается повернуться.

О’кей, вот оно.

Футболка полетела на пол, руки касались обнаженной кожи, брюки были скинуты, и после бесконечного числа сладких поцелуев я, наконец, с острым счастьем посмотрел Кристи прямо в глаза.

Я вдыхал ее. Я выдыхал ее. Я ею дышал.

Вдох. Выдох.

Никаких резких, чужих запахов. Ни сигарет, ни алкоголя, ни даже запаха возбуждения. Кристи пахла, как сама жизнь. Я был опьянен любовью, мой язык нырял в нее, как в реку. Она была такая сладкая.

Это так отличалось от секс-работы. Там я должен был заставлять себя быть любовником.

Когда Кристи наконец кончила, я чувствовал в себе целую вселенную, и в этой вселенной я был королем. Я подвинулся ближе и прижался к ней еще теснее. Мне не важно сейчас общение. Мне достаточно просто лежать и обнимать ее.