ТСЖ «Золотые купола»: Московский комикс

Сурай точила мясницкий нож — главный атрибут ее экстрасенсорности. На столе лежали остатки ланча: нарезка из бастурмы и лаваш. «Нож татчу — вусех излетчу», — приговарила она в процессе заточки. Увидев Любу, она жестом пригласила ее сесть, не прерывая ритуал.

— Не нада гаварить. Так выжу, всо выжу. Зверя тебя укусила, зверя белая, ни балшая — ни маленькая. Найти зверю хочешь. Ни ыщи. Беса в ней нет. Бес в ее хазяйке.

— Так она что, домашняя, значит?

— Зверя дамашняя. Пагулять проста вышила. А пестрый шеловек ее схаватыл и внис галавой йок!

— Садист!

Люба вышла от Сурай со смешанным чувством возмущения и облегчения. Облегчения от того, что крыса не бешеная, и возмущения от антизвериного поведения «пестрого» человека. Она даже не стала уточнять у Сурай, как зовут этого звероненавистника. В «Золотых куполах» жил только один пестрый — это был исколотый татуировками от ушей до рудиментарного хвоста Тимофей Бухтияров.

Помимо Центра по разведению сплетен Люба активно работала в местном отделении Общества защиты прав животных и остро реагировала на всякое ущемление звериных прав. Сейчас она была в особом негодовании. Довести невинное домашнее животное до такого крайнего состояния! В ее голове быстро сложился план мести.

Она направилась в подземный паркинг, по пути набивая в телефоне текст: «В комплексе выявлена бешеная баба, имя неизвестно, укусы смертельны. Наш сосед Бухтияров — насильник и садист. Сурай использует священный нож для нарезки мяса».

13 апреля, примерно в 14 час. 30 мин Тимон Наколотый

Тимофей Янусович Бухтияров (тусовочное имя Тим Бухту) проснулся с первыми лучами солнца, заглянувшими в окно его спальни. Поскольку окна спальни смотрели на запад, Тимон понял, что обеденное время он уже проспал. Весеннее солнце весело играло на его ручных змеях, грудных драконах и шейном лимфадените, по поводу которого он уже записался сегодня на прием к доктору Лору.

Тимон поднялся с ложа, застланного тигрово-полосатым бельем, надел трусы в леопардовое пятнышко и зебристую майку, оставляющую открытыми большую часть его нательных фресок, натянул штаны — невысоко, чтобы видна была надпись «Рич» на его пятнистых ягодицах, прихватил куртку из кожи слона, сунул ноги в крокодильи сапоги на высоком каблуке и раскоряченной походкой — так, чтобы случайно не упали обвисшие между ног джинсы, — зашагал к лифту, натягивая на ходу мотоциклетную каску с рогами антилопы.

Страстью Тимона были мотоцацки; он коллекционировал их. У него были и рейсер «хонда», и чоппер «ямаха», и даже король дорог — «харлей», хотя ноги коротышки Тимона и не доставали до его подножки. Восемь месяцев в году мотоциклы стояли грустным строем вдоль стенки паркинга и ждали погоды. А Тимон тем временем позорно ездил в закрытом пространстве распальцованных машин. Но вот наконец в Москву возвращались перелетные птицы, и стальные красавицы Тимона, услышав сквозь вентиляционные шахты паркинга призывные крики сестер, рвались на потеплевшую волю. В этом году, однако, Тимон открыл сезон слишком рано, простудил открытые всем ветрам почки и заработал шейный лимфаденит.

Тимон был баловнем судьбы и отца. Мама, строгая и неумолимая учительница музыки Фрида Зиновьевна, все его бурное детство не оставляла попыток воспитать сына в трудовых еврейских традициях. Но его буйное татарское наследие бунтовало внутри и вырывалось наружу.

— Смотрите, что творит этот ребенок, — возмущался дедушка Зяма в пять Тимоновых лет. — Он выдернул из скрипочки струны и привязал ими инструмент к хвосту нашей кошки.

— Смотрите, что творит этот ребенок, — возмущался дедушка Зяма в десять Тимоновых лет. — Он затащил в мой гараж двух созрелых девиц и тискал их за мягкие места.

— Смотрите, что творит этот ребенок, — возмущался дедушка Зяма в пятнадцать Тимоновых лет. — Ему выпало счастье поехать в Америку и увидеть цивилизацию, а он снюхался там с обезьянами и теперь крутится юлой на собственном черепе.

В общем, с цивилизованной еврейской стороной у Тимофея не сложилось. Ему в себе больше нравилась дикая татарская. Его папа Янус тоже пытался дать ему образование, сначала в России, потом в Америке. Но к наукам Тимон был безнадежно глух. В конце концов папа отступил от изначального плана, купил сынуле квартирку в «Куполах», место на «Фабрике звезд» и позволил жить в свое удовольствие, чего Тимофей и добивался с первого младенческого крика.

Тимон спускался в лифте, делая в уме сложный выбор — какую бы из своих птичек сейчас оседлать, какая больше подойдет к его прикиду и настроению. К первому этажу он остановился на чопорном чопере — не пристало подрулить к клинике доктора Лора, что в соседнем корпусе, до которого нужно было преодолеть пять «лежачих полицейских», на скоростном рейсере. «Ласточки мои, — мысленно обращался к оставшимся без внимания мотоцацкам страстный Тимон. — Не грустите, я всех вас скоро оседлаю.»