ТУ-104 и другие

— Ольшанская... — Вилька встряхнула густой гривой соломенных волос, свободно лежащих на стянутых курткой плечах. — Вот мы летаем, летаем по нескольку лет, тоже миллионы налетываем, а нас хоть как-нибудь отмечают за это? Нет. Летчики значки получают, а нам ничего. Неправильно это. Потом Валя тут говорила про пилотов. Правильно. Пристают, выражаются. Будто мы какие-нибудь... Я-то привыкла, а вот новенькие! Они портятся...

Девчонки засмеялись. Филиппов прикрыл рот рукой.

— ...да, портятся. И так пассажиры в салонах лезут с комплиментами, а тут еще и экипаж. — Вилька села.

— Кто еще? — Ручьева повела глазами по комнате. — И по существу собрания...

— Что по существу? — снова зашумели девчонки.

— Разрешите? — звонким голосом попросила слово Неля Бортвина, стройная, высокая бортпроводница. — Я вот о чем хочу сказать. Работаем мы, работаем в небе, а как в отпуск летом идти — нам даже билета бесплатно не положено. Будто не заслужили...

— Или вот, — с места подсказала Гретка Рекалова, — в профилакториях нас кормят за рейс три раза. А если задержка — отказываются...

Поднялась Алевтина.

— Тихо! Мне непонятно, для чего мы сегодня собрались здесь. Обсуждать поступки своих товарищей или фантазировать...

Алевтине не дали договорить. В службе загалдели, задвигали стульями. Алевтина сняла очки и положила их на стол. Дужки очков встали вопросительными знаками. Алевтина, подслеповато щурясь, посмотрела на Филиппова, словно ища помощи.

Ленка Пушкина, довольная, толкнула меня плечом:

— Сейчас заплачет...

Заливисто выдал трель телефон. Алевтина машинально приподняла и опустила трубку. Телефон продолжал звонить настойчиво, междугородным звонком.

— Послушайте, Алевтина Андреевна, — показал глазами Филиппов.

— Да, служба бортпроводников. Что? С «Синим озером»?..

В комнате стало очень тихо.

— Кого? Абдрашитову? У нас собрание. — Алевтина резким движением бросила трубку на рычаг.

Телефон тут же снова взорвался.

— Разрешите. — Филиппов потянулся к трубке. — Да... Абдрашитову? А кто ее спрашивает? Муж?!

Девчонки, как по команде, повернулись к Фаридке. Она, побледневшая, торопливо пробиралась из своего угла. Неуверенно взяла из рук Филиппова трубку, посмотрела на нее и медленно приложила к уху.

— Кто это? — пересохшим голосом спросила Фаридка. — Кто? А...

Если бы не звонок Аркадия, я, быть может, еще и размышляла бы над этим собранием. Может быть, призадумалась над ненужной, напыщенной речью Филиппова: «...французские стюардессы... Приятное сочетание красоты и рассудка... Имеют место...» Кому это все надо? Эта игра в честного, принципиального руководителя. Во всяком случае, я больше доверяю служебному рвению Алевтины. Она есть она. Алевтина не играет, а работает, как умеет. Филиппов же... А Клавка, видимо, не на шутку влюбляется в командира. Что ж, в конце концов даже интересно. Будет. Особенно в финале. Филипповское обаяние недолговечно. Уж кто-кто, а я с ним знакома!..

Под каблуками тонко взвизгивает снег. Скоро, очень скоро он затемнеет, разбухнет. Честное слово, я слышу, чувствую, как ветер, все еще, правда, морозный, сыреет, наливается теплотой.

Тетя Пана сидит на скамеечке возле ворот и кормит хлебным мякишем голубей. Они вспархивают из-под моих ног и тут же садятся. Я рывком открываю дверь. Клавдия стоит возле зеркала и переплетает косу. Майка с Кириллом на оттоманке, обнявшись, Фаридка возится у печки. Все молчат, Кирилл шутовски подмигивает мне.

— Ну, что, графиня, здорово вам досталось сегодня?

Я пожимаю плечами.

Клавдия, не вынимая изо рта шпилек, обращается к Фаридке:

— Так Аркадий приедет к нам или нет?

— Приедет. В одиннадцать часов...

— Ух, и трахнем мы с ним за возвращение, — подхватывает Кирилл, — в пределах комсомольской допустимости, естественно.

— Тебе бы только пить, — перебивает Кирилла Майка. — Давайте, девочки, пойдемте на десять сорок в кино?

Клавдия резко мотает головой.

— Это будет не совсем удобно. Аркадий подумает, что мы...

— Он ничего не подумает. Идите! — говорит Фаридка.

— Вот как! — вспыхивает Клавдия. — Значит, боишься?

— Клавдия, перестань, — останавливаю я ее. — Они разберутся во всем сами. Правда, Фарида?

У Фаридки по щекам ползут слезы. Майка подходит к ней, берет за руку, обнимает, прижимается к Фаридке и торопливо-ласково успокаивает:

— А мы ведь ничего не знаем... Правда, девочки? Не знаем... Чего уж тут... Наше же право не знать? Ну, конечно, наше.

Кирилл ничего не понимает и беспомощно водит глазами. Клавдия, прищурившись по-филипповски, холодно цедит:

— А я бы, Маечка, только за то, как вела себя на собрании Абдрашитова, все бы рассказала Аркадию...

Фаридка вырывается из Майкиных рук. Сейчас они стоят вплотную друг к другу — Фаридка и Клавдия:

— Неужели ты такая скотина, Клавка? Неужели... Да я...

Кирилл решительно встает с оттоманки и раздвигает девчонок.

— Суду, как говорится, не все ясно, но тем не менее сегодняшнее заседание прекращается. Успокойтесь, ненаглядные невесты...

И снова в зимовье густеет тишина. За окном уже совсем стемнело. В тети-Паниной половине поет «Еду, еду, еду к ней» Лемешев.