Туарег

Он удалился, чтобы в одиночестве прогуляться в ночи, созерцая звезды и луну, которая извлекала золотистые отблески из высоких барханов, вздымавшихся у него за спиной. Он понял, что, хотя впереди, несомненно, трудные дни, он счастлив, что находится здесь, у края эрга, и его ожидает непростое приключение – охота на человека, который, безусловно, знает пустыню намного лучше, чем когда-либо смог бы узнать он, и для которого все это лишь забава: так заяц играет с верблюдом, пожелавшим его поймать. Однако, что ни говори, охота есть охота, и благодаря ей он вновь ощущал себя в движении, в действии, вновь чувствовал себя молодым, как в те времена, когда он подстерегал французских офицеров на каком-нибудь углу Старого города, чтобы всадить им нож в живот и затеряться в лабиринте темных улочек. Или когда швырнул бомбу внутрь кафе европейского района в день, когда они наконец решились на открытую борьбу, уверенные в скором освобождении.

Замечательная была жизнь – бурная и полнокровная, не то что серые казарменные будни, которые принесла с собой независимость. Она была совсем не похожа на ужас ссылки в Адорасе и их напрасную извечную борьбу с наступающим песком.

«Я хочу поймать этого грязного туарега, – сказал он себе. – Поймать его живьем, чтобы сдернуть с него покрывало, взглянуть ему в лицо, и чтобы он в свою очередь увидел мое и понял, что ему не суждено стать первым человеком, который надо мной посмеялся».

Он всю ночь напролет ворочался без сна в кровати: мечтал, как отправится вместе с ним в «пустую землю» на поиски Большого каравана; представлял, какие приключения они переживут вместе и чему его может научить человек, сумевший побывать там и вернуться обратно, да еще и не один, а целых два раза. За ту долгую ночь этот туарег превратился в его друга, вернул ему надежду на возможное будущее – и вдруг спустя какие-то несколько часов тот же самый туарег дважды разбил его мечты: отказавшись от его компании и перерезав горло капитану, которого ему уже удалось убедить.

Ну уж нет. Не родился еще такой «Сын Ветра», который смог бы совершить подобный поступок и остаться живым. Не родился.

– Сержант! Лейтенант на связи.

Он бросился к машине:

– Лейтенант Разман?

– Да, сержант. Туарега схватили?

– Пока нет, мой лейтенант. Однако у меня такое впечатление, что он пересекает большой эрг на юге Тидикема… Если вы пошлете своих людей, то сможете преградить ему путь, прежде чем он окажется в горах Сиди-эль-Мадья…

Воцарилось молчание. Наконец раздался неуверенный голос лейтенанта:

– Но это же почти в двухстах километрах отсюда, сержант…

– Я знаю, – согласился он. – Но если он доберется до Сиди-эль-Мадья, тогда даже армиям всего света его не достать. Это лабиринт.

Лейтенант Разман обдумывал ответ. Он презирал сержанта Малика так же, как презирал капитана Калеба эль-Фаси, чьей смерти он обрадовался, и всех, кто в итоге оказался в Адорасе. Это были отбросы армии, которую ему хотелось видеть достойной. В ней нет места таким вот подонкам, даже для того, чтобы держать открытым этот злосчастный пост.

Если какой-то туарег имел смелость сунуться в этот ад, прикончить капитана и унестись быстрее ветра, он в глубине души был на его стороне, какими бы ни были мотивы его поступка. Однако лейтенант также понимал, что речь идет о чести армии, и если он ответит отказом на просьбу о помощи и туарег уйдет, то сержант этим воспользуется, чтобы свалить на него ответственность перед начальством.

Через два года его должны произвести в капитаны. Он превратится в высшее должностное лицо в регионе. Если вдобавок он поймает убийцу офицера, эти два года могут сократиться. Он вздохнул и кивнул головой, словно собеседник мог его видеть.

– Ладно, сержант, – ответил он. – Мы выступим на рассвете. Конец связи.

Он оставил микрофон на столе, повернул выключатель и продолжал неподвижно сидеть, уставившись на передатчик, словно надеялся получить от него ответ.

Голос Суад вывел его из задумчивости, вернув к действительности.

– Тебе не нравится это задание, правда? – спросила она из кухни, высунув голову.

– Нет, конечно, – признался он. – Я родился не для того, чтобы быть полицейским, не для того, чтобы гоняться по пустыне за человеком просто потому, что он совершил то, что считал справедливым по своему закону.

– Этот закон – уже не закон, и ты это знаешь, – заметила она, сев с другого конца длинного стола. –

Мы – современная и независимая страна, в которой все должны быть равны, потому что, если каждый будет руководствоваться своими обычаями, в итоге мы окажемся неуправляемыми. Как увязать обычаи жителей побережья и жителей гор или же бедуинов и туарегов пустыни? Надо порвать с ними и начать заново, введя общее законодательство, а не то мы все рухнем в пропасть. Разве ты этого не понимаешь?