Туарег

Туарег закрыл глаза, как только помещение погрузилось в темноту, и открыл, как только стало светать. Оделся, превозмогая отвращение к новой одежде, и, когда город начал просыпаться, уже стоял напротив здания министерства.

Никто не обратил внимания на его внешний вид и не смотрел на него как на человека, разгуливающего голым, но вскоре он заметил присутствие полицейских, вооруженных автоматами, занявших, по-видимому, стратегические позиции. Толстяк в пропотевшей форме по-прежнему стоял на своем посту, размахивая руками, хотя и бросалось в глаза, что он нервничает больше обычного, украдкой озираясь по сторонам.

«Меня ищет… – сказал себе Гасель. – Но ни за что не узнает в этой одежде…»

Позже, ровно в восемь, с хронометрической точностью, на набережную выехала машина министра с сопровождением, и Гасель проследил взглядом за Али Мадани: тот торопливо взбежал по лестнице и тут же нырнул в здание, на этот раз не останавливаясь, чтобы с кем-либо поздороваться.

Гасель уселся на бульварную скамейку, словно еще один праздный субъект, которых в городе не счесть, надеясь на то, что Лейла с детьми вот-вот появится из этих самых дверей. Однако где-то в самой глубине души противный голос кричал – невзирая на все попытки заставить его замолчать, – что он напрасно теряет время.

В полдень Мадани снова вышел, чтобы уехать в сопровождении своих грохочущих мотоциклов и больше не вернуться. С наступлением вечера, когда уже больше не оставалось сомнений в том, что возвращать семью ему не собираются, Гасель покинул скамейку и направился, куда глаза глядят, сознавая, что, как бы он ни пытался, у него нет возможности отыскать здесь, в неразберихе большого города, тех, кого он любил.

Его угроза президенту не сработала, и он спрашивал себя – и не находил ответа, – зачем им понадобилось удерживать его семью, если Абдуль эль-Кебир все равно на свободе. Значит, речь могла идти только о глупой и трусливой мести, потому что вряд ли они получали удовольствие, причиняя зло беззащитным созданиям, не совершившим ничего плохого.

– Наверно, они мне не поверили, – рассуждал он. – Наверно, они думают, что бедный, невежественный туарег никогда не сможет добраться до президента.

И вероятно, они были правы, потому что в течение этих дней Гасель успел осознать свою ничтожность в сложном мире столицы, где его знания, опыт и решимость ровным счетом ничего не стоили.

Лес зданий, омываемых огромным соленым морем. На углу многих из них были устроены фонтаны, из которых вытекало в день столько пресной воды, сколько один бедуин потреблял за всю свою жизнь. Его возвели на каменистой почве, которая годилась лишь для того, чтобы служить прибежищем для тысяч крыс. Поэтому он и стал таким местом, где самый хитрый, смелый, благородный и умный имохаг благословенного народа Кель-Тальгимус чувствовал себя таким же неспособным к борьбе, как самый жалкий раб акли.

– Вы не могли бы мне подсказать, как пройти к дворцу президента?

Ему пришлось задать этот вопрос пять раз и затем со всем вниманием выслушать столько же ответов, потому что лабиринт улиц, неотличимых друг от друга, представлялся ему непостижимым. Однако, проявив упорство, он уже практически ночью вышел-таки к обширному парку, обнесенному высокой решеткой, которая со всех четырех сторон окружала самое великолепное здание, какое он когда-либо видел.

Почетный караул в красных мундирах и нарядных касках с плюмажем маршировал, автоматически подчиняясь командам, и наконец удалился, оставив на углах вытянувшихся в струнку часовых, которые напоминали скорее статуи, чем людей из плоти и крови.

Гасель внимательно осмотрел огромный парк, и его взгляд привлекла группа тесно растущих стройных пальм, которые возносились над прочими деревьями меньше чем в двухстах метрах от главного входа.

Там, в своей далекой пустыне, Гасель, бывало, днями просиживал на верхушке такой вот пальмы – спал, привязав себя к толстым стеблям листьев, подкарауливая стадо газелей. В любых других обстоятельствах тонкое чутье всегда предупреждало их о присутствии человека.

Он прикинул расстояние от ограды до пальм и сообразил, что, если за ночь ему удастся залезть, не выдав себя, на одну из крон, тогда у него появится много возможностей сразить президента одним выстрелом, когда тот попытается войти во дворец или выйти оттуда.

Понадобится только терпение, ну а терпения туарегу было не занимать.

Когда зазвонил телефон, он уже знал, кто звонит, поскольку это была прямая линия, которой пользовался только Президент.

– Да, господин?

– Генерал Аль-Хумайд, Али… – говоривший старался сохранять спокойствие, однако голос выдавал его волнение, – только что позвонил и попросил меня – «со всем уважением» – как можно скорее назначить выборы, чтобы избежать кровопролития.

– Аль-Хумайд! – Али Мадани почувствовал, что его голос тоже дрогнул, и точно так же безуспешно попытался притвориться спокойным, хотя на душе у него заскребли кошки. – Но ведь Аль-Хумайд всем обязан вам… Он был никому не известным майором, который никогда…