Тубплиер

Нельзя утверждать с высокой долей уверенности, что райцентр Эпчик являлся пупом всего обитаемого мира. Недоброжелатели и злопыхатели из областной столицы относили Эпчик к глухому провинциальному захолустью, да вдобавок еще и глумились, издевательски переиначивая название горного городишки – меняли «э» на «е», а «п» на «б», – и получали в итоге ругательскую нецензурщину. Неприятные люди, скандалисты! Ведь доказано передовыми учеными не без борьбы и кровопролития, что мир наш шарообразен, и по этой веской причине, не имея на поверхности никакой отправной точки, «пуп» его может располагаться где угодно: на Северном полюсе, в Нью-Йорке или даже в Москве, на Лобном месте. Конечно, центральная эпчинская площадь, имени почему-то Фридриха Энгельса, под прямым углом переходившая в голубую трехсотметровую пропасть, не могла соперничать с парижской Пигаль ни по каким параметрам, но это досадное обстоятельство ни в коей мере не ущемляло гордости эпчинцев и их горных гостей по той простой причине, что никто во всем районе ни сном ни духом не ведал о самом существовании площади Пигаль. Зато в Эпчике пять дней в неделю граждане мылись в бане, в ресторане «Горный орел» жарили шашлыки, а на той площади Энгельса из общественной уборной на одно очко, подвешенной на кронштейнах над пропастью, разглядывали в дырку незабываемый вид, от которого дух захватывало ничуть не хуже, чем от катанья на аттракционе под названием «американские горки». Безумству храбрых поем мы песню. По Эпчику, откуда эхо добегало и до дальних горных аулов, ходили разговоры о том, что еще один такой туалет для смельчаков функционирует только лишь на родине имама Шамиля, а больше нигде: там, в ауле Гуниб, тоже есть и площадь, и пропасть.

Эти захватывающие обстоятельства местного значения не имели ни малейшего веса в Москве, в Большом доме. Для старшего следователя полковника Шумякова, курировавшего из своего кабинета на третьем этаже Лубянки оперативные мероприятия на северокавказском направлении, они не могли значить ровным счетом ничего: в донесении о контрреволюционном сбросе фигуры вождя в обрыв о них не содержалось и намека. Зато в деталях и подробностях, со ссылками на осведомителя излагалась история создания антисоветского подполья на территории профсоюзного туберкулезного санатория «Самшитовая роща». И два этих происшествия тянулись друг к другу, сливались в одно и становились событием союзного значения.

Знакомство со статьей «Тамплиеры» в сорок первом томе БСЭ не просветило ничуть: полковник Шумяков представить себе не мог, зачем антисоветчикам понадобилась «крыша» рыцарского ордена. Настораживало и то, что древние монахи как-никак базировались и имели свой штаб в Иерусалиме, тогда, выходит дело, в Самшитовой роще следует искать сионистские корни…

Полковник, послюнив палец, снова полистал тощую покамест пачечку документов. В поименном списке участников подполья он аккуратной галочкой пометил одно имя: «Игнатьев Сергей Дмитриевич, доктор исторических наук, г. Москва». Оперативку на этого доктора ему должны были доставить до обеда. Что же до других фигурантов заговорщицкой группы, то оперативный материал на них только предстояло поднять и обработать. Обидно, что ядро подполья составляли случайные людишки: какой-то никому не известный московский график, несколько молодых баб – домохозяйка, медсестра, третья – вообще антисоциальный элемент без определенных занятий. Один еврейчик, тоже москвич. И вот этот доктор.

Отдельно от сводного списка значился бродяга из местных по имени Муса. Этот Муса, уже старик, разгуливал по горам, полезным трудом не занимался и, как следовало из рапорта, вполне мог быть причастен к сбрасыванию В. И. Ленина. Связь бандюка Мусы с туберкулезными заговорщиками выводила все дело на другой, куда более ответственный уровень. Русские люди, включая еврея, вступили, выходит дело, в преступный сговор с местным несознательным населением.

Водя прокуренным пальцем по обложке папки противного бежевого цвета, полковник Шумяков рассуждал над тем, что, несмотря на всю смехотворность этой истории со сбрасыванием, делу придется дать ход. Эти дикари, эти чучмеки сидят себе в своих горных аулах, не представляя ровным счетом никакой угрозы центральной власти. Еще меньше неприятностей можно ждать от чахоточных в их санатории, назовись они хоть древними монахами, хоть даже древнееврейскими раввинами. А то, что скинули вождя в обрыв, – да, неприятно, но тоже ничего страшного: у них в горах так принято, они под Гунибом памятник царскому генералу семь раз уже скидывали под носом у партийного начальства. И что? – рассуждал полковник. Да ничего! И никому от этого ни холодно, ни жарко. Тут весь вопрос, как начальство посмотрит на происшествие. Если строго посмотрит, хмуро, всегда можно задействовать и старого разбойника, и сионистские корни, и этого доктора, оперативку на которого принесут уже с минуты на минуту.