Туда Без Обратно

«…Я волновалась, любимый. Беспокоилась. В голову лезли всякие мысли. Главное, ты жив, здоров. Остальное преодолеем… Согласен?… Озан, я была у врача. Я беременна. Ношу под сердцем твоего ребенка. Ношу под сердцем наше счастье… Не знаю, как отреагируешь, особенно после действий твоей матери. В любом случае знай, этот ребенок — продолжение той надежды, которую ты возродил во мне… Тебе 18. Это ранний возраст для отцовства. Я пойму, если ты меня оставишь, — скорее, заставлю себя понять. Я — нет, уже мы — любим тебя. Ждем… О беременности пока никто не знает. Скорее всего, на днях сообщу Гюльшен. Твои родители об этом не должны узнать — иначе ситуация усугубится… Жду письма. С нетерпением. Тоскую, люблю. Будь сильным ради меня. Пардон, ради нас. Троих…»

* * *

Он и Она

…Они будто одно целое. Хозяин и собака. У обоих — задумчивые карие глаза, подернутые влажной печалью. Передвигаются на расстоянии друг от друга: она опережает, он догоняет. Длинноухая псина носится по набережной, беспрестанно принюхиваясь. Хозяин поминутно выкрикивает: «Фу, Айдынлыг!» — по-русски, хотя сам похож на турка. Белокожий брюнет с темной щетиной, лет 25. Крупный, высокий. Айдынлыг не слушается — украдкой лижет мертвую чайку, пробует прихватить с собой… Подбежавший хозяин осторожно шлепает собаку свернутым «Сабахом»[107] по заду — та бросает чайку, спешит, виляя хвостом, навстречу новым приключениям.

У парня звонит мобильный, разговаривает на турецком. Произносит имя «Зейнеп» — сестра или невеста?…

Сегодня я пришла к Босфору рано утром. Оставила письмо на столе у консьержа, спрятала волосы под кепку и шагнула в свежий утренний воздух. Осень наступает: дует прохладный ветерок, в воздухе пахнет особенно — увядающим летом, и листья утрачивают сочно-зеленый цвет. Озан, как и я, обожает осень. Однако я встречаю ее на воле, а он — в золотой клетке. Несправедливость и страдание всегда идут рука об руку…

Босфор улыбается, увидав меня. По-дружески обнимает: «Не вешай нос. Лучше запасись терпением». — «Легко сказать, родной. Откуда же его взять?» Босфор поворачивается к тому самому парню с собакой: «Он когда-то говорил так же. Но все проходит. Даже то, что кажется вечным…» Теперь собака стоит рядом с хозяином, держит в зубах мячик и настойчиво заглядывает в глаза. Парень отказывается играть. Что-то строчит в блокноте. Щурится правым глазом. Курит — затягивается редко, но жадно.

Эта парочку я часто вижу здесь утром. Они словно отрезаны от внешнего мира — как будто и набережная, и Босфор, и мосты с минаретами служат им только декорацией в какой-то персональной драме. Или мне это только кажется?… Я сажусь на свободную скамейку. На набережной мало людей: я, парень с псом, две толстушки европейской наружности, совершающие утреннюю пробежку… Открываю Дневник. Листаю исписанные страницы: как интересно, оказывается, почти все записи одного размера, Словно пишу в строгих рамках самостоятельного формата… Ко мне подбегает Айдынлыг, обнюхивает колени. Такие серьезные, искренние глаза… Всегда хотела собаку Айдынлыг кладет морду мне на колени, оставляет на льняных брюках пятна слюней. Я осторожно поглаживаю ее лоб, прикасаюсь ладонью к холодному носу. Ее хозяин, увлеченный своей писаниной, вдруг замечает отсутствие собаки и спешит к нам. Наверное, думает, я вот-вот завизжу от страха. Подбегает, запыхавшись, с порозовевшими щеками: «Не бойтесь, она не кусается. Ну-ка ко мне! Простите…» Я поднимаю голову: «Я не боюсь собак. Она у вас такая смешная… Вы присаживайтесь, не стойте — лучше скажите, у вас часы есть? Я телефон дома забыла». — «Конечно. Сейчас ровно восемь». Разговорились…

47