Туфли (рассказы)

Когда новый председатель в воскресенском клубе уже праздновал триумф, выплясывая на дощатой сцене, Нинулю везли обратно в деревню. Ноги были тесно замурованы в гипс, что заставляло носочки смотреть вперед и этим делало невыносимо больно. Правильное положение их было совсем неестественным для сформировавшихся ступней. Напоминало это поединок человека с Богом, где и человек и Бог — незнающий ребенок. Как если бы люди, которым все подвластно еще с тех самых пор, когда они научились держать в руках бронзовый нож «туми», вдруг поняли, что правильнее будет, если пятки будут смотреть на запад и восток, а глаза не будут закрываться во время сна. Они станут, будучи далеко уже не кроманьонцами, приспособленным скальпелем перемежать и перелицовывать несовершенства человеческой природы и, что самое удивительное, в этой схватке одержат победу, поскольку Бог, как водится, порой слишком усердно сохраняет анонимность.

Вся дорога до Воскресенска сопровождалась истеричным Нинулиным кличем — она требовала освободить зацементированные ноги, и чем ближе был дом, тем больше белых гипсовых сугробов укладывалось в кузове трактора. Она билась новенькими каменными сапожками о железные стенки, с каждым километром освобождая стопы от неестественного болезненного положения, и, когда трактор въехал во двор, Нинулины слезы уже совсем обсохли, оставив на щеках только серые полосы от налипшей дорожной пыли. Так трехлетний ребенок в очередной раз принял участие в дуэли «Человек — Бог», неосознанно подарив одному из них победу. Неясно было лишь — кому.

— Девочка, обедать станешь?

— Не стану, можно, я к маме?

— Ушла твоя мама. Все. Пусто под окнами. Все ушли.

Щи привезли остывшие. Сваренные белесые островки сметаны налипли по краям, скрыв под собой пласты разварившейся капусты. Хлеб находчиво был опущен в миску и уже впитал в себя половину бульона, разбух и имел теперь такой же отталкивающий вид. Свекольный островок на соседней тарелке был единственной отрадой для привыкшей к отцовским овощам и материным похлебкам Нинули. «Я бы быстренько пришла к маме с папой. Так быстренько ни один после операции на ножках не ходит, а я бы пришла. Даже, наверно, прибежала…» Нинулино лицо окаменело, и только кислый запах щей с появлением сквозняка периодически заставлял морщиться конопатый нос.

Нинуля любила, когда ее забирали откуда-нибудь. Некоторых ее знакомых, да и старшего брата Володьку, забирали из садика, приходили в половине шестого и забирали. Только во время сенокоса Людочка, заведующая детским садом, оставляла детей до последнего пришедшего родителя. Еще Людочка снабжала детей жестяными баночками весом в триста пятьдесят граммов, содержащими кислый сок, и вафельными пластами, деленными поровну между всеми детьми. Откуда она брала это продовольствие — для всех родителей оставалось загадкой. Природная предприимчивость Людочки, зовущаяся за закрытыми дверьми прагматизмом, позволила ей когда-то занять нынешнюю должность и уберегла ее от работы в колхозе или председательской конторе. Нинуля же была знакома с ритуалом получения сухого пайка лишь понаслышке, как была знакома и с ритуалом встречи с родителями после рабоче-игрового дня, длинной дороги домой из районного детсада на запряженной телеге среди тюков сена. Как правило, дети оравой заполняли воз, и хотя бы один тючок сена непременно оказывался на дороге, оставаясь ждать утра, когда визгливую ватагу повезут обратно к Людочке на воспитание.

Когда швы уже стали формальностью, Нинулю забрали из больницы. Вместо гипсовых сапог ей соорудили боты с железными вставками, ограничивавшие любые вольности ног, в том числе и их рост в длину. Теперь Нине предстояло носить их в течение десяти лет, зашнуровывать по утрам и отправляться в школу. Зимние боты были снабжены байкой, а летние — маленькими симметричными дырочками, образующими узор на поверхности носка.

Когда председатель уже сократил большинство обрабатываемых полей, пшеничное засеял трын-травой, кукурузное и гороховое оставил зарастать одуванчиками, Нинуля пошла в одиннадцатый класс. Она все так же должна была выходить в семь часов на дорогу, недалеко от падинной ямы, где сгнивали трупы лошадей и всех, кто туда попадал, и садиться в кузов трактора или же телегу, следовавшие в город мимо районной школы. И все десять лет и один сентябрь исполнительная Нинуля волокла железные боты до места встречи будущих выпускников и первоклашек, пока однажды она не начала опаздывать на развоз.

— Нина, ваши все уже приехали, ты где была?

— Пешком шла.

— Шестнадцать километров ты тащила портфель, пешком шестнадцать километров!

— А я не сама его несла… мне Миня помогал…

Бабки-портнихи перекраивали старые ситцевые блузы, добавляя атласные ленты поверх подгрудного шва, превращали юбки в платья для внучек, готовились вместе с ними к государственному выпускному вечеру. Оставалась неделя, и решено было устроить традиционное чаепитие с печеньем «грибочки» и сметанным тортом, подарком Людочки и ее супруга-председателя, и завезти в только-только отстроенный клуб много новой музыки.